Князь появился в офицерском собрании и объявил удивленным военным:

– Спасибо за науку. Вогнали мне, понимаешь, ума в задние ворота – теперь вот пришел на помощь.

Со всевозможной вежливостью черниговца и его дружину отрядили на один из второстепенных участков обороны, а именно – охрану последних километров шляха перед переправой. Кроме того, уже в тайне, ребятне из роты штабных машин выдали оружие и наказали присматривать за неожиданными союзниками – кабы не ударили с тылу. Норвегов меньше всего доверял подобным «сюрпризам».

Наконец, в один из дней, когда солнце уже клони лось к западу, воспаленные глаза старого хитреца увидали вдалеке водную гладь. Это была Великоречка – последняя преграда на пути к заветной цели. Низменная равнина на другом берегу позволяла стать лагерем на пару дней для отдыха перед решающим броском. Лошадки, чуя воду, понеслись резвее и уже скоро путешественников овеяло долгожданной прохладой. Все эти дни солнце палило немилосердно: немало славных багатуров получили солнечные удары и теперь сидели в повозках с мокрыми тряпками на головах.

Старый хан одним из первых форсировал реку и, взобравшись на высокий холм, принялся до рези в глазах всматриваться в заросли лещины, скрывавшей подступы к лесу. Поднеся ладонь к глазам он минут десять осматривал горизонт, а затем гикнул, пришпорил коня и понесся вниз – к своим. Следом понеслись его верные джигиты.

– Что, старый хрен, много высмотрел! – засмеялся Мурашевич, сидящий на толстом суку и глазеющий в бинокль на форсирование Днепра полчищами аваров.

– Мазохисты! – фыркнул Волков.

– Motherfuckerы! – уточнил Володя, – потомственные.

Они торчали здесь уже более суток. Сотня человек против тридцати тысяч кочевников. Такое могло присниться лишь голливудскому режиссеру в наркотическом бреду. Правда, этой сотне не рекомендовалось класть пальцы в рот, но как говаривал пьяный Мухин: «Толпой и батьку бить не страшно». Вместе с солдатами были монахи, десять иноков в черных рясах. Они беззаботно рыскали по лесу в поисках ягод и первых сыроежек. Их безалаберность сильно раздражала Мурашевича, но Андрей только посмеивался с кипятившегося товарища.

– Брось ты, Вовка. Они так беззаботны, потому что вера в наше «сатанинское» оружие безгранична, – успокаивал он приятеля.

– Еще бы бабочек ловили! – бушевал Володя, – маленькие, черненькие, разбегаются точно вши, аж в глазах рябит!

– А что ты им делать прикажешь?

– Да… хоть пускай кресты свои почистят! Если бы у нас в карантине сержант нашел бы хоть одну такую бляху, то пришлось бы выяснять всему взводу: может человек раздеться за пять секунд или нет.

– Брось. Это ведь нереально!

– Так точно, господин лейтенант! Четыре часа занятий показали, что это действительно невозможно. Эй, монахи! – позвал Мурашевич, – ко мне гурьбой!

Святые люди осторожно приблизились.

– Вот что, ребята, – обратился к ним младший лейтенант, – почистили бы вы свои кресты, что ли… Как-то несолидно. Вы же бойцы белоросской церкви… Вот, к примеру, меня убьют, а ты. Брат Кирилл подойдешь меня отпевать с этакой зеленой растопыркой! Так я предупреждаю: вернусь с того света и оттаскаю тебя за бороду.

– Мы бы рады, – пробасил инок, – да…

– Нет, ты только глянь на лик Назаретянина! – распалялся Володя, – это же не святый лик, это – морда последнего забулдыги! Я удивляюсь, как тебя еще молнией не пристукнуло за подобное разгильдяйство!

– Мы бы рады почистить, – торопливо вставил попик, – да нечем.

– Как, нечем! – воскликнул Мурашевич, – на!

Парень извлек из кармана головку пасты имени «Горно-обогатительного института» и торжественно протянул ее брату Кириллу.

– Сделаешь из куска войлока «пидарку», тьфу! Натрешь маленькую войлочную тряпочку вот этим камешком, а затем каждый будет тереть свой крест. Чтобы через два часа ваши распятия блестели, как у кота – яйца! Аминь! К выполнению приступить!

Монахи убежали. Мурашевич самодовольно повернулся к приятелю – тот катался по земле беззвучно хохоча. Владимир удивленно уставился на него:

– Тебя что, гадюка укусила?

– Ой, не могу! – прохрипел посиневший Андрей, – тебе нужно дать игумену пару показательных уроков по управлению монастырем, чтобы все в нем блестело, как у кота… саксофон! Ой, не могу! Старший инок Вовка Мурашевич дрочит вверенное ему подразделение!

Мурашевич обхватил руками сосну и сполз рядом. Два друга кудахтали и закатывались со смеху минут пятнадцать, затем обессилевший Волков встал и поднес к глазам бинокль.

– Ну, чего? – спросил тяжело дышавший Володя.

– Чего-чего! Потерпи чуток! Пусть супостат расслабится.

По лугу растекались и вставали биваком все новые сотни и тысячи. Тут и там вырастали шатры, начинали крутиться дымки. Вскоре ветер донес запах готовящейся пищи.

– Вкусно пахнет, черт побери! – облизываясь, пробурчал Мурашевич.

– Гля! – перебил его Андрей, – шатер для хана ставят!

В самом центре луга несколько десятков басурман ставили огромный шатер с позолоченной окантовкой. Чем дальше, тем труднее было наблюдать за людским муравейником – постепенно свободное пространство исчезало, заполняясь телами людей и лошадей, а также арбами, предназначенными для награбленного и, следовательно, пока пустыми. Яблоко, вздумай оно вдруг упасть, на сыру землю не приземлилось бы точно.

– Вроде и пора… – с сомнением сказал Володя, опуская бинокль.

– Что, дерьмо кончилось? – злорадно сказал Волков, когда кочевники по несколько человек стали просачиваться в лес на поиски хвороста.

– Кизяк каюк! – подтвердил приятель.

– Давай, Вовка, готовь группу перехвата, – сказал Андрей, – я ожидаю в спецмашине. Сдюжишь?

– Не дрейфь! – ответил Мурашевич, – помнишь основной вопрос философии?

– «Что первично, материя или сознание»? Помню. Ответа только не знаю.

– Ответ знал один лишь Мухин. Но он в Париже, – Володя сладко потянулся, – хотя его ответ ты должен знать.

– «Смотря сколько выпьешь!» – усмехнулся Андрей, – так у него на десять бед один ответ. Держись, дружище! Для нас с тобой материя всегда на первом месте.

– А для них? – Володя кивнул в сторону располагавшейся на отдых орды.

– А для них, даже еще больше, чем для нас. Сознание для них – пока не открытая категория.

Андрей шел к усилительной установке, расположенной в зарослях волчьего лыка и скрытой от посторонних глаз. Рядом с ней кучковались монахи и яростно чистили свою амуницию. Улыбнувшись, лейтенант залез в кунг и связался с Серегиным.

– Согласовываем время начала операции, – произнес он в микрофон.

– Время «Ч», – поправили на том конце.

– Ну, хоть и «Ч», – согласился Волков, – предлагаю 22.40 по ямало-ненецкому.

– По какому?

– А как это время еще назвать?

– Убедил. 22.40, принято. До связи!

– Роджер! – вспомнил Андрей какой-то боевик. Отключив микрофон, он откинулся на спинку стула.

– Колдун! – позвал он, – ты свои ящики проверил?

Оператор, Коля Повшебный, бодро кивнул головой, едва не задев своим шнобелем за настольную лампу.

– Все в порядке, командир! Как часики.

Дверь распахнулась и ввалился Мурашевич, волоча за собой связанного человека.

– Так скоро? – удивился Андрей.

– А чего нам! – победно усмехнулся Володя, – знакомься: Кунгуз!

– Кунгуз-Чамар! – отозвался пленный.

– Ну, то что ты «чамар» видно и так, – почесал ухо младший лейтенант, – а теперь слушай сюда: этот дядя тебе поручит выполнить одно задание. Если ты не захочешь его выполнить, то я засуну тебя в задницу твоего боевого «горбунка». Уяснил?

– Короче, – сказал Волков, – «кунгуз» ты, или «чамар», или сам дедушка Пак – это не имеет значения. Ты громко, держа перед собой вот эту штуку, скажешь следующее: «Братья! Если не хотите завтра гнить здесь в виде трупов, то немедленно убирайтесь с белоросской земли!» Если они не начнут убираться, то через час мы атакуем.

– Вам нас не одолеть! – убежденно сказал обрин, – у нас есть горящие опилки и черный огонь.