* * *
Я – не червонец, чтобы все меня любили,
Не мясо, не одежда, не жильё.
Вдыхая свежесть драгоценной книжной пыли,
Со мной поэтствует античное жульё,
Все эти странники, разбойники, герои
И золотого похитители руна,
Циклопы пьяные, лазутчики из Трои,
Сирены, гидры, скотоложцы, вся шпана,
Уже воспетая щипковым инструментом
И всеми связками поэтствующих волн,
Чтоб на углу, с античным встретившись клиентом,
Поймать тот ветер, тот безумный произвол,
Который с новым возвращается уловом
Бессмертных типов невозможной красоты,
Так нагло дышащей поэтствующим словом
Под вечной пылью, чьи пульсируют пласты.
ГЕРОЙ И ВЕСТНИК
Влетает вестник, ужас подан,
А хор, поющий дифирамбы,
Не знает, что с его приходом
В мозгах героя гаснут лампы.
«Давай!» – кричит герою воздух.
«Не смей!» – кричат ему печёнки.
У вестника – шпион на звёздах
И голос будущего с плёнки.
Герой поступки совершает,
Он обречён, судьба такая…
А вестник только возглашает
Судьбу, – никак не поступая.
Герой убит, а вестник хрупок.
И на поклон выходят вместе
Герой, убитый за поступок,
И комментатор этой вести.
Они вдвоём напьются в доску,
Им будет море по колено…
Они вдвоём вольются в сноску,
Чья прелесть жуткая мгновенна.
* * *
Здесь были воры, спёрли – да не всё!..
Хоть в колдовскую завернись рогожу,
Нельзя украсть фортуны колесо,
А также прикарманить искру Божью.
Ворованное – нынче самый шик,
Такая в моде доремифасолька,
Что посвящённый раскусить спешит —
Кто у кого украл, чего и сколько.
Покража стала запросто игрой
И повседневной пищей интеллекта.
И, уходя, ты настежь дверь открой,
Чтоб вор ходил, как транспорт вдоль проспекта.
По-всякому приманивай ворьё,
Подбрасывай блестящие вещицы.
Украсть не смогут имя лишь твоё —
Куда им с этим именем тащиться?..
ЧЕГО И СКОЛЬКО
Пора, мой друг, пора, роняет лес,
Редеет туч, душа не помнит тела,
Спи, быль, любить иных – тяжёлый крест,
В саду до пят Земфира охладела,
Идёт безногий в синема, зима,
Крестьянин, торжествуя… Здрасьте, здрасьте,
Фонарь, аптека, горе от ума, —
Пора, мой друг, в порыве сладострастья
Чугунной гирей расшибать тома,
И орден, бриллиантовый весьма,
Назвать – «Звезда пленительного счастья»!..
Пора лишиться чувств и не спеша,
С бесстрастностью подробных наваждений,
Длить удовольствие, круша и потроша
Великолепие – о, да! – произведений
Классических, чья вечность на слуху
И временно сдаётся новосёлам,
Поскольку, превращаясь в требуху,
Вовсю работает наркотиком весёлым —
Там, где Шаляпин подковал блоху
И самовар опохмеляется рассолом.
* * *
А в пять утра такая синь,
Такая зелень, столько птиц!..
Колёса спят, и спит бензин,
И спицы спят в колёсах лиц.
И спицы спят в мотках водиц,
Чья пряжа спуталась в пути
Меж бань, базаров, школ, больниц, —
Водой валяйся и блести!
Пока не грянула жара,
Пока не встала пыль столбом
И грубой жизни кожура
Не появилась на любом, —
Тут в пять утра такая синь,
Такая зелень в пять утра,
Что мы, как яблоки, висим
В раю, где съели нас вчера.
Адам и Ева, говорю,
Вкусили яблок день назад,
Но те же яблоки в раю
На той же яблоне висят.
ВНЕШНИЙ ВИД
Вечерней пыли плаванье и поиск
кого-то в летнем воздухе… Гудит
железная дорога, окна в поезд
садятся, вид их грязен и сердит.
С большим достоинством коза пережидает
препятствие, чтоб рельсы пересечь,
пока дитя шутя её бодает,
свою тем самым развивая речь.
Сиреневая пыль порозовела, —
закат всех ближе к сладости стыда,
всех ближе пыль к сиянию предела,
где внешний вид исчезнет навсегда.
* * *
Пока не требует поэта
Большой общественный бульон,
Поэт в себе таскает это,
И сам себе он – почтальон.
Волненья тайные питая,
Он пишет сам себе и шлёт,
Он сам – тире и запятая,
Конверта с маркой переплёт.
Он сам – с ключом почтовый ящик,
Из тьмы которого гребя,
Глаза на письма он таращит,
Читая вести про себя.
Вот так под кустиком зелёным
Тоски, не понятой умом,
Он засыпает почтальоном,
А просыпается письмом.
Потом в общественном бульоне
Он может только утонуть, —
Поэт, который в почтальоне
К себе и к Богу держит путь…
