* * *
Художница, моя подруга
Купила дом в Европе юга
И вся мимозой заросла.
Ей утром ноги лижет море
В купальне, в спальне, в коридоре
И ножки в комнате стола.
И так сверкально там, зеркально,
Так ярко, так маниакально
Там торжествует вещество
Сияющих небес и плоти!..
А здесь у нас – пожар в болоте
И дым отечества его.
Лети, хоть завтра, к тем мимозам!
Но я живу, как под наркозом, —
Огромный плавает альбом
Такого дыма, где двуокий
Белеет парус одинокий
В тумане Мориц голубом.
ИЗ ЦИКЛА «УХО ВАН ГОГА»
Не занимайся тем, за что не платят,
Труды задаром станут лютым злом,
Ты будешь клянчить хлеб, ночлег и платье,
Тебя отправят в сумасшедший дом.
И в день твоей погибели животной
Брезгливо закопают – до поры,
Когда цена на труд твой безработный
Взовьётся, как воздушные шары,
И станет знаменит невыносимо
Торгующий знаток твоих чудес,
И будет денег у него – что дыма
В той нищете, где ты на стенку лез.
Уймись, талант, не будь столь щедрым, гений,
Не трать на краски свой последний грош!
Твоё безделье будет сокровенней
И праведней, чем сдача на грабёж.
Забей косяк, напейся, будь бездельник
И, на худой конец, в трактире пой,
Где ты получишь и вина, и денег,
И славы, и любви не столь скупой.
НА СЛУЧАЙ ОТРАВЛЕНИЯ НАДЕЖДОЙ
Как только дух бунтарства
Добьётся своего,
Он духом станет барства —
И больше ничего!..
И самый жуткий барин
Выходит из того,
Кто жутко был бунтарен —
И больше ничего!..
И наглым духом барства
Он будет нагло смел, —
Ведь пухом был бунтарства,
Пока не поимел…
О барынях бунтарских
Молчу, молчу, молчу!..
В стране кошмаров барских —
Раздолье психврачу.
ТЁМНЫЙ ЗАЛ
1.
Конечно, я – пристрастное лицо,
мои оценки крайне субъективны
и примитивны думанья о пользе
и о вреде, о доблести и чести,
о поклонении таким головорезам,
как Македонский с дикою ордой,
которые сработали на славу,
развешивая трупы вдоль дорог
на солнцепёках, чтоб гудела вонь
и подавляла дух сопротивленья, —
не хуже кадра номер двадцать пять!..
Опять же – феномен Наполеона,
который взял бы запросто в Европу
и нас, когда бы не мороз, Кутузов,
пожары, партизанщина, глубинка
и русский дух, болтавший по-французски, —
сейчас бы все мы были европейцы.
Сдаваться надо, а не побеждать,
тогда и нас навеки окультурят.
Ну что она с издёвкой тут молотит?!.
2.
– Ах, Боже, до чего же он красив!
Пожалуйста, верните нам Дантеса! —
Механику сказала виконтесса,
В виду имея диапозитив.
Механик возвратил Дантеса профиль,
И тёмный зал, где это шло кино,
Дышал, как будто варится давно
И выкипает на плите картофель.
– Медальное лицо! Порода! Блеск!
Очарованье благородной силы!..
– Такого любованья дикий всплеск
Убийцей Пушкина?.. Да никогда в России!.. —
Я молвила с улыбкой ледяной,
Когда меня спросили по-французски,
Проходят ли воистину по-русски
Дни Пушкина… Он был невыездной,
В стране их не был, где классические блузки.
И кстати, – я шепнула им, – Дантес
Плюгав и слабоват для русской плоти,
А Пушкин – он большой деликатес!..
(Ну что она с издёвкой тут молотит?!.)
За это Питер Норманн[2] подарил
Мне плёнку, где Ахматова вздохнула,
Читая «Реквием»… От Этны до Курил —
Нет глубже вздоха этого и гула.
* * *
Осенняя ночь дождлива,
жидкие звёзды кротки,
на берегу залива
цепь напрягают лодки.
Мокрый вбегает мышь,
выглядит он омегой.
– Ну что? – говорит. – Не спишь?
То-то же, больше бегай!
Свечу задуваю, в шторах
бабочка засыпает,
считая слонов, которых
за шторами дождь купает.
На слонах поют украшения
о том, что после крушения
утопленники на рынках
торгуют силой внушения.
СТИРАЯ ПЫЛЬ
Вот ожерелье из зубов акулы, —
До тридцати я в нём гуляю лет,
Куда и нынче ухожу в загулы
На радость тем, кого уж больше нет.
Их больше нет, но меньше их не стало.
Они моложе всех, кто как бы есть.
Игра лучей идёт внутри кристалла,
Где я блистать ещё имею честь.
Там грани переливчаты и звонки,
И там такой прозрачности туман,
Что музыка видна и слов заслонки,
Сквозящие, как в лирике роман.
Скажи мне, где ты руки потеряла,
Любви богиня в платье никаком?
И зубки из какого матерьяла
Любовник твой целует языком?
Живёшь ты у меня над головою,
На книжной полке цвета янтаря.
Твой мир не сдавлен травмой родовою,
Клещами смерти, проще говоря.
Ты к юбилею не румянишь скулы, —
Бессмертных юбилеить не дано.
И ожерелье из зубов акулы
С тобой мы носим на двоих одно.
