— Я не думаю, что ты сошла с ума. Но я думаю, что тебе через многое пришлось пройти.

Адриан сказал почти в точности то же самое, когда я спросила его, как узнать, безумна я или нет.

— Это нечто гораздо большее.

С этими словами я двинулась дальше.

Не сделав ни шага, он снова схватил меня и притянул к себе, еще ближе, чем прежде. Я с ощущением неловкости оглянулась — вдруг кто-нибудь увидит нас? — но в кампусе никого не было. Солнце не совсем зашло, но было так рано, что большинство людей, скорее всего, еще даже не встали. И так пустынно здесь будет примерно еще час. Тем не менее, меня удивило, что Дмитрий идет на такой риск.

— Объясни мне в таком случае, — потребовал он, — объясни мне, почему это нечто гораздо большее.

— Ты не поверишь мне. Ты что, еще не въехал? Никто не поверит. Даже ты… единственный, кто мог бы.

У меня перехватило горло. Дмитрий так хорошо понимал меня! Я хотела — действительно хотела! — чтобы он понял и это.

— Я… постараюсь. Хотя по-прежнему не думаю, что ты правильно понимаешь, что с тобой произошло.

— Понимаю, — решительно заявила я. — Именно этого никто и не осознает. Послушай, ты должен раз и навсегда решить, доверяешь мне или нет. Если ты считаешь меня этакой деточкой, слишком наивной, чтобы понять, что происходит с ее хрупким сознанием, тогда просто пойдем дальше. Но если ты доверяешь мне достаточно, чтобы не забывать — я видела такое и знаю такое, что превосходит опыт других людей моего возраста, — ну, тогда ты должен также осознавать, что я кое-что понимаю в том, о чем говорю.

Нас обдувал теплый ветер, насыщенный запахом тающего снега.

— Я доверяю тебе, Роза, но… не верю в призраков.

В этом ответе проявлялась характерная для него вдумчивость. Он очень хотел дотянуться до меня понять… но его желание боролось с убеждениями, от которых он пока не готов был отказаться. В этом таилась и некоторая ирония, учитывая, что карты таро, по-видимому, произвели впечатление на него.

— Но ты постараешься? — спросила я. — Или, по крайней мере, не станешь списывать все на психоз?

— Да. Это я могу.

Ну, я и рассказала ему о двух первых случаях, когда видела Мейсона, и о том, как боялась объяснить кому-то инцидент со Стэном. Рассказала со всеми подробностями о фигурах, которые видела в самолете и потом, в аэропорту.

— Тебе не кажется, что это не очень похоже на реакцию на стресс? — спросила я, закончив.

— Не знаю, какими ты представляешь себе реакции на стресс. Они непредсказуемы по своей природе. — У него было то задумчивое выражение лица, которое я так хорошо знала; оно свидетельствовало о том, что он прокручивает в голове все возможные варианты. Еще для меня было очевидно, что он по-прежнему не воспринимает мой рассказ как реальную историю о призраке, но очень сильно старается держать разум открытым. Спустя мгновение он подтвердил мое впечатление: — Почему ты так уверена, что это не плод твоего воображения?

— Ну, поначалу я именно так и подумала. Но сейчас… не знаю. Что-то было во всем этом… какое-то ощущение реальности… хотя я понимаю, что это не доказательство. Но ты же слышал, что говорил отец Андрей, — о призраках, которые задерживаются на земле, если умерли молодыми или насильственной смертью.

Наверно, Дмитрий хотел посоветовать мне не воспринимать слова священника буквально, но прикусил губу и покачал головой.

— Значит, по-твоему, Мейсон вернулся, чтобы отомстить? — спросил он.

— Сначала я именно так и думала, но теперь не уверена. Он никогда не пытался причинить мне вред. Просто казалось, что ему нужно что-то. И потом… все другие призраки тоже хотели чего-то… даже те, которых я не знаю. Почему?

Дмитрий бросил на меня глубокомысленный взгляд.

— У тебя есть теория.

— Да. Я подумала о том, что сказал Виктор. Что раз я «поцелованная тьмой» — поскольку была мертва, — у меня сохраняется связь с миром мертвых. Что я никогда полностью не оставлю его позади.

Его лицо приняло жесткое выражение.

— Я не стал бы слишком доверять тому, что говорит Виктор Дашков.

— Но он многое понимает правильно! И ты знаешь это, каким бы козлом он ни был.

— Ладно, предположим, все так и есть. Ты «поцелованная тьмой», и это позволяет тебе видеть призраков. Но почему сейчас? Почему не сразу после автомобильной аварии?

— Я тоже думала об этом. Виктор сказал кое-что еще… что теперь, сама вплотную столкнувшись со смертью, я стала гораздо ближе к той стороне. Что, если тот факт, что я убила кого-то, усилил мою связь с миром мертвых и сделал для меня возможным видеть призраков? Это мое первое убийство. Точнее, убийства.

— Почему это происходит как-то бессистемно? — спросил Дмитрий. — Почему в самолете? Почему не при дворе?

Мой энтузиазм слегка угас.

— Ты кто, юрист? — взорвалась я. — Почему ты ставишь под сомнение любое мое слово? Ты обещал держать разум открытым.

— Так оно и есть. Но тебе это тоже требуется. Подумай об этом. Почему эти видения происходили именно тогда?

— Не знаю. — Я почувствовала, что терплю поражение. — Ты все еще считаешь меня сумасшедшей.

Он протянул руку, приподнял мой подбородок и посмотрел в глаза.

— Нет. Никогда. Ни одна из этих теорий не заставляет меня считать тебя сумасшедшей. Но я всегда полагал, что самое простое объяснение — самое верное. И доктор Олендзки тоже так думает. История с призраками имеет прорехи. Но если ты сумеешь разузнать больше… тогда найдется с чем поработать.

— Нам?

— Конечно. Я не оставлю тебя с этим один на один, что бы это ни было. Я никогда не покину тебя.

Эти слова прозвучали так нежно, так благородно! Я почувствовала необходимость ответить в том же духе, но вместо этого брякнула то, что прозвучало просто по-идиотски.

— И я никогда не покину тебя. Не в смысле, что такое непременно должно случиться с тобой, конечно, но если ты начнешь видеть призраков или еще что-то в этом роде, я помогу тебе пройти через это.

Он издал мягкий смешок.

— Спасибо.

Наши руки нашли друг друга, пальцы сплелись. Мы стояли так почти целую минуту, не говоря ни слова и соприкасаясь только руками. Снова поднялся ветер, и, хотя температура была, скорее всего, лишь немного больше нуля, мне казалось, что наступила весна и вот-вот вокруг расцветут цветы. Как будто наши мозги работали в унисон, мы одновременно разомкнули руки.

Вскоре мы уже были около моего спального корпуса, и Дмитрий спросил, доберусь ли я до своей комнаты самостоятельно. Я ответила, что со мной все в порядке и пусть он занимается своими делами. Он ушел, но в тот самый момент, когда я собралась войти в вестибюль, до меня дошло, что сумка с моими ночными принадлежностями осталась в больнице. Бормоча себе под нос ругательства, за которые меня могли бы строго наказать, я развернулась и зашагала туда, откуда только что пришла.

Я объяснила служащему в приемной доктора Олендзки, зачем пришла, и он кивнул в сторону смотровых комнат. Я забрала свою сумку и вышла в коридор, но внезапно заметила, что в палате, противоположной моей, кто-то лежит. Никого из работников больницы видно не было, и любопытство, всегда бывшее сильнее меня, заставило заглянуть внутрь.

Это оказалась Эбби Вадика, моройка из выпускного класса. Когда я думала о ней, на ум обычно приходили определения «симпатичная» и «бойкая», но сейчас ни то ни другое к ней не относилось. Она была в синяках и царапинах, и, когда она повернула голову в мою сторону, я увидела красные рубцы.

— Позволь, я угадаю, — сказала я. — Ты упала.

— Ч-что?

— Ты упала. Я слышала, таков стандартный ответ. Брендон, Брет и Дейн. Но я скажу тебе правду. Вам, ребята, нужно придумать что-нибудь еще. Думаю, у доктора могут возникнуть подозрения.

Эбби широко распахнула глаза.

— Ты знаешь?

Именно в этот момент я поняла, в чем состояла моя ошибка с Брендоном. Я требовала от него объяснений, и чем настойчивее, тем больше он замыкался в себе. Те, кто расспрашивал Брета и Дейна, добились того же результата. С Эбби же я поняла — следует вести себя так, будто мне уже все известно. Тогда она и расколется.