Для Хью это было последней каплей.
– Кровь Господня! Где ваша камеристка?
– Во внутренних покоях, – ответила Джиневра, указывая на дверь в дальней стене. – Я решила, что для вас предпочтительнее задавать мне вопросы и слушать мои ответы без посторонних. Наверняка вы и так поговорите с Тилли. Вряд ли вам бы понравилось, чтобы она давала свидетельские показания, основываясь на услышанном от меня. Так, милорд? – Она разгладила складки чепца и положила его на табурет.
Хью обнаружил, что не может ответить ей. Все его внимание было приковано к ее волосам, разделенным на прямой пробор и собранным на затылке. Несколько локонов выбились из прически и скрутились в колечки.
Так же неторопливо Джиневра вынула длинные шпильки, державшие прическу.
– Милорд, разве вы никогда не видели, как дама снимает чепец? – не отрывая взгляда от его отражения, осведомилась она и насмешливо вздернула бровь.
Хью наконец обрел дар речи.
– Иногда интимная атмосфера уместна, а иногда – нет. В данный момент она неуместна, – резко произнес он.
Джиневра тихо рассмеялась:
– Ну что ж, пусть так, лорд Хью. Задавайте ваши вопросы. Моих домочадцев вы опросите в другое время, и они честно и откровенно, как и положено, расскажут вам, что могут. Я же даю вам шанс выслушать меня.
Джиневра принялась расплетать косы. Ее длинные изящные пальцы ловко сновали в блестящей массе волос. Закончив, она тряхнула головой и, взяв костяную щетку, провела ею по волосам.
Неожиданно для себя Хью сжал ее запястье. Его загорелые пальцы казались почти коричневыми на фоне ее белой кожи. Выхватив у нее щетку, он начал расчесывать ей волосы. Их взгляды встретились в зеркале, и они долго молчали в тишине, нарушаемой лишь ритмичным шуршанием щетки.
– Вам не откажешь в мастерстве, – наконец проговорила Джиневра.
– Прошло много лет с тех пор, как я вот так расчесывал волосы женщине, – тихо сказал Хью.
– Матери Робина? – Хью кивнул. – Она, наверное, была очень дорога вам.
Его рука замерла. Он смотрел в зеркало, и вдруг перед ним предстало лицо Сары. Веснушчатое лицо с курносым носом и карими глазами. Совсем непохожее на лицо леди Джиневры с его скульптурной красотой. От Сары он никогда не слышал ни насмешки, ни колкости, у нее не было образования, зато она отличалась добротой, была великолепной матерью и умело вела хозяйство. И он любил ее.
Хью бросил щетку на стол. Окружающая действительность снова обрела четкие очертания, и он, вспомнив, зачем оказался здесь и кто эта женщина, повернулся к ней спиной, чтобы не видеть ее красивого лица и глаз, в которых светился ум.
– Итак, Стивен Мэллори выпал из этого окна. А где были вы, когда это произошло?
Джиневра повернулась и озадаченно посмотрела ему в спину. Что случилось? Почему разорвалась связь, установившаяся между ними? Секунду назад их соединяла прочная нить – и вот его взгляд снова стал враждебным.
– В гардеробной, – ответила она, чувствуя, что у нее от волнения вспотели ладони. Однако внешне она оставалась спокойной.
– Вы не видели, как он упал?
– Нет. – До настоящего момента она уже и сама почти верила в это, но сейчас произнесенная ложь вызвала в ступне ту же боль, что и тогда, когда Стивен споткнулся об нее. Боль была настолько сильной, что Джиневре захотелось потереть ушибленное место, но она вовремя остановила себя.
– А кто-нибудь видел? – Она покачала головой:
– Никто, насколько мне известно. На его крик первыми прибежали часовые, но он уже был мертв.
– Он был пьян?
– Он всегда был пьян, – не скрывая горечи, ответила Джиневра.
– Вы поэтому не носите траур по нему?
– В том числе. – Она снова повернулась к зеркалу и, сложив руки на коленях, стала наблюдать за ним в зеркало. Так ей было проще, чем смотреть ему в лицо.
– А как насчет остальных мужей? Вы соблюдали траур? Или они тоже не заслуживали уважения?
– Вы, милорд, считаете, что чувства, которые я испытывала к своим мужьям, имеют отношение к расследованию?
– Я расследую обстоятельства всех смертей. Ваши чувства помогут мне найти мотив, – бесстрастно заявил он, прислонившись спиной к стене и сунув руки в карманы гауна. Он снова владел собой, и его лицо опять стало жестким и непроницаемым.
– Мотив для того, что вы собираетесь доказать, – резко проговорила Джиневра. – Если вы обнаружите, что я действительно не испытывала особой любви к своим мужьям, вы получите причину, и тогда вам не понадобится проводить дальнейшее расследование. Так рассуждали вы и ваши хозяева, да, сэр?
– Сомневаюсь, мадам, что у вас была такая простая причина, как нелюбовь. Тут присутствует нечто похожее на корысть.
– Вы говорите так, будто моя вина – это доказанный факт. А мы ведь даже не обсудили подробности моей жизни с двумя другими мужьями. – Ее тон был таким же сладким, как марципан на дне рождения Пен, однако взгляд оставался острым и холодным. – Разве вы не хотите порасспросить меня об этом? Или вы не считаете нужным зря тратить силы, потому что уже составили свое мнение?
– Вас выслушает справедливый суд, – строго произнес Хью.
Джиневра покачала головой:
– Я знаю жизнь, милорд. Если лорд – хранитель печати ради достижения каких-то целей вознамерился уличить меня в преступлении, меня обязательно уличат. Уверяю вас, вы просто инструмент в его руках… вы, я бы сказала, те самые руки, которыми он загребает жар.
На этот раз удар попал точно в цель: глаза Хью гневно вспыхнули. Он оттолкнулся от стены, и Джиневра подумала, что он сейчас придушит ее. Однако он подошел к окну, выходившему во двор, поставил ногу на низкий подоконник и оперся рукой о колено.
– Осторожнее, мадам, – предупредил Хью. – Подобные речи считаются преступлением. Такие высказывания о лорде – хранителе печати порочат его властелина, короля. Если они дойдут до ушей лорда Кромвеля, вам не сносить головы.
Джиневра пожала плечами.
– Если он вознамерился заполучить мою голову, он ее заполучит, под тем или иным предлогом. – Она повернулась и прямо посмотрела ему в глаза. – Однако они могут дойти до лорда Кромвеля лишь одним способом. Мои слова слышал только один человек. Вы их ему передадите, Хью де Боукер?
Видя, что ей ничего не стоит вывести его из себя, Джиневра так увлеклась этим процессом, что совсем забыла о своем намерении очаровать его и посеять в его душе смуту. Начала она именно с этого, но потом острое лезвие антагонизма разрубило возникшую было хрупкую связь. А теперь ей стало это безразлично. Гнев отвлечет его внимание не менее сильно, чем искушение.
Однако Хью решил больше не поддаваться на провокации.
– У вас, миледи, не язык, а жало, – насмешливо проговорил он. – И достаточно ядовитое, я бы сказал, чтобы расправиться с уважающими себя мужчинами. Примите совет: когда вас будут допрашивать в Лондоне, забудьте о своей язвительности. Иначе вам не видать благосклонного отношения к себе.
– А о чем меня будут допрашивать? – с деланным спокойствием осведомилась Джиневра.
Она пыталась придать лицу насмешливое выражение, но внутри у нее все похолодело при мысли, что ей не избежать поездки в Лондон, если ее ухищрения ни к чему не приведут. Приятно вести словесные дуэли и радоваться меткому попаданию в цель, однако, все это пустая суета по сравнению с грозящей ей опасностью.
– Это уж им решать.
– А кто желает допрашивать меня?
– Во-первых, король. Во-вторых, епископ Винчестерский. В-третьих, лорд – хранитель печати.
Джиневра глухо и безрадостно рассмеялась:
– Великий Боже! Сколько августейшего внимания одной вдове из северных чащоб.
– Очень богатой вдове, – тихо поправил ее Хью. – Причем четырехкратной вдове. Вдове, которой ее вдовство только на руку.
– И вы прибыли сюда в качестве орудия лорда – хранителя печати, – с горькой усмешкой повторила Джиневра. Отчаяние и страх придали ей сил. – Вы прибыли, чтобы выяснить, какие свидетельские показания поддержат нужные вам факты? Вы думаете, что таким способом получите право на мои земли? Боже мой, милорд! Ваша алчность столь велика, что вы согласны сфабриковать против меня обвинение и добиться моей смерти! И ради чего? Ради того, чтобы наложить лапу на земли, которые вам не принадлежат?