Тилли сидела у камина и штопала платье Пиппы.

– Я дала малышкам немного белладонны, – извиняющимся тоном прошептала она. – Бедняжка Пен совсем извелась от тревоги, а Пиппа все плачет и плачет.

Джиневра не рассказывала девочкам о том, что ее обвиняют в убийстве, но те отлично понимали, что ситуация очень серьезная. Они догадывались, что их маму могут снова бросить в тюрьму. Пока никто в доме даже не заикался о том, что ее могут казнить – Джиневра не видела смысла в том, чтобы обсуждать эту тему. Достаточно переживаний из-за того, что ее разлучат с ними и заключат в Тауэр.

Джиневра положила документ на туалетный столик и, раздевшись с помощью Тилли, забралась в кровать. Девочки спали обнявшись и прерывисто дышали. Тилли задула свечу и тоже легла. Джиневра лежала не шевелясь, боясь потревожить тяжелый сон дочерей и наслаждаясь каждой минутой с ними. Она молила Господа о том, чтобы они не проснулись до ее отъезда. Если случится самое ужасное, ей наверняка разрешат попрощаться с ними. Она почувствовала, что вот-вот расплачется, и сглотнула ком в горле. Нет, она не позволит себе думать о поражении! До тех пор пока у нее не будет иного выбора.

На стенах плясали блики от огня в камине. Интересно, а спит ли Хью, вдруг спросила себя Джиневра. Несмотря на данное себе слово, она думала о том, что, возможно, завтра все будет кончено. И она навсегда лишится радостей любви. Эта мысль была невыносима.

Будто лунатик, Джиневра выскользнула из кровати, набросила халат и взяла документ. «Воспользуюсь им как предлогом, – отстраненно подумала она. – Отдам ему и вернусь к себе. Если получится».

Вскоре Джиневра уже была в его комнате, освещенной огнем в камине.

– Значит, ты пришла, – раздался голос Хью со стороны погруженной во мрак кровати.

– Да. – Джиневра положила завещание на каминную полку.

Хью откинул одеяло, приглашая ее лечь рядом. Джиневра сбросила халат и юркнула в кровать. Хью обнял ее и лежал не шевелясь до тех пор, пока не почувствовал, что она успокоилась. Он боялся, что она внезапно встрепенется, высвободится из кольца его рук и побежит прочь. Но она не двигалась, и ее голова покоилась на его плече.

Джиневре казалось, что она засыпает. Она медленно погружалась в глубокий транс без сновидений, где нет места слезам, где есть покой, где сознание становится легким, как воздух или морская пена, и плывет туда, куда его влечет ветер.

Вдруг Хью перевернулся на спину, а Джиневру уложил на себя, и она, проснувшись и осваиваясь с новым положением, мечтательно улыбнулась ему. Хью запустил пальцы в шелковистую массу ее волос, потом отбросил светлые пряди за спину, взял в ладони ее лицо и притянул к себе.

Она просунула язык ему в рот, провела им по щекам, по небу, по зубам, ощущая привкус вина. Затем коснулась языком его губ, уголков рта, лизнула в подбородок, уколовшись при этом о щетину. Далее Джиневра перебралась к уху и прикусила мочку. Она чувствовала, что с каждой ее лаской сердце Хью бьется все чаще. Его плоть восстала и упиралась в ее мягкий живот.

Хью гладил ее по спине. Эта неторопливая ласка мгновенно прогнала остатки сна, и Джиневра ощутила, как в ней нарастает восторг. Хью коленом развел ей ноги и, немного сдвинув ее вниз, рывком вошел в нее.

Джиневра застонала от наслаждения. Ей хотелось раствориться в Хью, стать частью его. Для нее уже не существовало ни страхов, ни опасений, ни прошлого, ни будущего – только настоящее и всепоглощающий огонь истинного чувства.

Хью все быстрее двигал бедрами, и вскоре Джиневра зависла над пропастью, сулящей ей неземное блаженство. Через мгновение она рухнула в эту пропасть и как бы издали услышала свой крик.

Изможденная, она лежала на Хью, и по ее щекам текли слезы, а сердце учащенно стучало. Хью целовал ее в подбородок, слизывая соленую влагу, как нектар. Затем, не выходя из нее, дабы продлить сладостные минуты единения, он уложил ее на кровать рядом с собой. Она прильнула к нему, но он отстранился и перевернулся на спину.

– Как такое может быть? – прошептала Джиневра.

– Не знаю. – Он положил руку ей на живот. – С Сарой я испытывал наслаждение… потрясающее наслаждение, глубокое и неизменное… но между нами никогда не было ничего подобного.

– Да, – пробормотала Джиневра, – ничего подобного. Ты нашел верные слова.

Они долго лежали рядом, приходя в себя и остывая. Наконец Хью подтянул одеяло и накрыл их обоих.

– Я должна идти, – слабо запротестовала Джиневра.

– Нет, спи. Я разбужу тебя до того, как проснется дом. – Он сунул руку ей под голову и прижал к себе.

Джиневра заснула, убаюканная его дыханием и мерным стуком его сердца, теплом его тела и надежностью объятий.

А Хью не спал. Им надо быть в Вестминстере к восьми. Когда небо за окном посветлело, он осторожно высвободил руку и выбрался из кровати, а потом долго стоял и смотрел на спящую Джиневру. Ее лицо было спокойным, щеки покрывал нежный румянец, волосы разметались по подушке. Она казалась ранимой и беззащитной.

Так убила она Стивена Мэллори?

А какое это имеет значение?

Хью подошел к камину и помешал угли. Вдруг его взгляд упал на сложенные листки на каминной полке. Развернув их, он пробежал глазами текст. Нужно, чтобы нотариус поставил печать. Чтобы подстраховаться, необходимо заверить завещание до суда, дабы королевский совет решил, как с ним поступить.

Хью быстро оделся и вышел из комнаты. На то, чтобы разбудить нотариуса, жившего над типографией через две улицы, уйдет всего полчаса, и он успеет вернуться до того, как Джиневре надо будет вставать.

Он снова на секунду замер у кровати и взглянул на спящую женщину.

Так убила она Стивена Мэллори?

А какое это имеет значение?

Вот она, Звездная палата в Вестминстерском дворце. Хорошее название, подумала Джиневра, не в силах оторвать взгляд от потолка, усыпанного сверкающими звездами.

– Прошу садиться, леди Мэллори. – Услышав скрипучий голос хранителя печати, Джиневра посмотрела на стол в форме подковы, стоящий в дальнем конце помещения.

Король сидел в центре на небольшом возвышении в кресле с резной спинкой. Он был одет в черный гаун, из-под рукавов которого виднелись стеганые пурпурно-золотые рукава дублета. На груди у него золотом была вышита ветка шиповника. Его руки лежали на подлокотниках. Кольца, унизывавшие пальцы, своим сверканием соперничали со звездами на потолке.

Джиневра присела в реверансе и склонила голову.

Хранитель печати сидел справа от короля. Его черный гаун был отделан белоснежным горностаем, а пухлая рука в украшенной драгоценными камнями перчатке непроизвольно поглаживала мешочек, висевший у него на поясе. В этом мешочке хранилась печать, символ его должности.

Епископ Гардинер – в алой рясе, со страдальческим выражением на лице – сидел по левую руку от короля. В его пронизывающем взгляде сквозило подозрение.

Остальных присутствующих Джиневра не знала. Их было двенадцать, по шесть с каждой стороны стола. Они разглядывали ее с отстраненным любопытством, и в их глазах не было даже намека на дружелюбие.

Джиневра села туда, куда приказал хранитель печати – на стул, стоявший перед столом. По обе стороны от нее, вдоль стен, в несколько рядов стояли скамьи для свидетелей и зрителей. Оттуда до Джиневры доносились шепот и шуршание шелков. Хью де Боукер, готовый в любой момент встать и дать показания, сидел во втором ряду позади Джиневры, поэтому она не видела его.

Она сложила руки на коленях и спокойно ждала начала.

– Вы здесь для того, чтобы оспорить выдвинутые против вас обвинения в том, что вы причастны к смерти, по меньшей мере, одного из ваших мужей. Ваше слово, мадам?

– Я невиновна в совершении преступлений, указанных в любом из обвинений, милорд.

– А как вы ответите на обвинение в том, что вы околдовали четырех мужчин, с помощью колдовства заманили их в постель, а потом при помощи дьявола заставили их отписать вам все их состояние? Ваше слово, мадам! – Епископ Гардинер подался вперед, вызывающе вздернув выбритый до синевы подбородок.