– Он поправится, – твердо проговорил он.

– Где он, лорд Хью? – присоединилась к сестре Пен.

Хью поверх голов девочек посмотрел на Джиневру, стоявшую у стола и вопросительно смотревшую на него. И снова принужденно улыбнулся.

– Он у старого друга, – ответил он. – У человека, который отлично умеет ухаживать за больными. Давайте пообедаем. Уже поздно, а у меня еще есть дела.

Они сели за стол, остальные домочадцы тоже заняли свои места. За обедом царила гнетущая атмосфера – каждый остро ощущал отсутствие Робина. Хью тайком наблюдал за Джиневрой. Он убеждал себя, что абсурдно подозревать ее в попытке отравить его за обеденным столом. Он слишком поддался своим фантазиям. Она не сможет за общим столом всыпать яд в еду или питье – ведь тогда отравятся все. Однако он все равно нервничал и ел только то, что ела она.

А у Джиневры пропал аппетит. Ее муж снова превратился в резкого, подозрительного субъекта. В нем не осталось ни доброжелательности, ни теплоты, ни страсти, а ведь раньше эти чувства были на поверхности. Даже когда он гневался, в нем бурлила страсть. А сейчас он изменился. И это невыносимо. В это трудно поверить. Постепенно замешательство уступило в ней место гневу.

– Мы должны поговорить, – повелительно произнесла она. – После обеда.

– Как пожелаешь, – безучастно сказал Хью. – У меня будет несколько минут.

После этого Джиневра обращалась только к девочкам и магистру, который, изо всех сил пытаясь заполнить неловкие паузы, обсуждал успехи своих учениц. Хью молчал, но его молчание все объясняли тревогой за Робина.

Когда обед закончился, Джиневра встала из-за стола:

– Магистр Говард, вы бы оказали мне большую услугу, если бы пошли гулять с девочками. Погода отличная, а им нужно побольше узнать о городе.

– Им понадобится эскорт, – сказал Хью. – Старику и двум девочкам нельзя просто так болтаться по улицам! Это абсурдно! Джек! – обратился он к лейтенанту, собиравшемуся встать из-за стола.

– Да, сэр? – тут же подскочил тот.

– Выдели троих для сопровождения магистра Говарда и дочерей леди Джиневры. Они хотят пойти на прогулку.

Джек кивнул и ушел. Пиппа смотрела на Хью расширившимися глазами.

– Вы сердитесь, – заключила она. – Почему вы сердитесь, лорд Хью?

– Он не сердится, – возразила ей Пен. – Лорд Хью беспокоится за Робина.

– Да, Пен, – уже мягче проговорил Хью. – Я ни на кого не сержусь, Пиппа. – Он улыбнулся ей и потрепал ее за подбородок. – Пусть ваша прогулка будет приятной.

Пен колебалась. Чуткая по натуре, она вопросительно смотрела на Хью, как будто понимала, чего ему стоила эта улыбка, и ждала, что он снова станет самим собой. Затем она перевела взгляд на мать.

– Идите за плащами, – мягко сказала та. – Негоже заставлять магистра ждать.

Пиппа потянула сестру за рукав, и они пошли к лестнице.

– Вы желаете поговорить со мной, мадам? – обратился Хью к Джиневре. Его голос был спокойным, а в глазах ничего не отражалось.

– Поднимемся наверх, – предложила Джиневра. – Такие вопросы лучше обсуждать, когда никто не мешает. – Она пошла вслед за дочерьми, и в каждом ее движении сквозило неподдельное возмущение.

Они вошли в спальню, и Хью закрыл дверь. – Ну?

– Что значит ну? – спросила Джиневра, круто поворачиваясь к нему. Она встала спиной к окну, и падавший на волосы свет превращал их в нимб. – Хью, что происходит?

Хью тер подбородок, решая, как ответить. Обвинения вертелись у него на языке, но он не находил в себе сил произнести их.

– Я беспокоюсь за Робина, вот и все.

– О, я понимаю, – тихо сказала Джиневра. – Но почему ты набрасываешься на меня? Почему ты на меня так смотришь?

– Как? – Хью пытался сдерживать себя.

– Ты сам знаешь. Ты меня в чем-то подозреваешь? – Он промолчал, и Джиневра повторила свой вопрос: – Вы меня подозреваете, милорд? Надеюсь, у вас хватит смелости высказать свои подозрения мне в лицо. – Она невесело рассмеялась. – Ну, Хью, скажи.

– Что сказать? Мне нечего говорить. – Он повернулся к камину и носком сапога подтолкнул полено в огонь. – Мой сын при смерти. Что еще говорить?

– Что ты подозреваешь меня в причастности к его болезни, – заявила Джиневра. – Я убила своих мужей или хотя бы одного из них. В этом ты убежден. Так почему бы мне не совершить еще одно злодеяние? Если мне нужно вернуть свои земли, то надо отделаться от Робина, а потом от тебя. Или сначала от тебя. Это не имеет значения. – В ее голосе слышалось презрение. – Я не могу жить с человеком, который может поверить в такое.

– Я не верю в это, – возразил Хью. – Ты несешь вздор, Джиневра. Болезнь Робина выбила меня из седла. Естественно, я веду себя не так, как всегда. А теперь, если мы покончили с этой чушью, я хотел бы вернуться к своему сыну. – Он направился к двери.

– Если ты не веришь в это, то почему не разрешил мне ухаживать за ним? Почему унес из дома?

Хью остановился, взявшись за ручку двери:

– Не знаю. Я не способен рассуждать здраво. И надеялся на какое-то понимание с твоей стороны. – Он открыл дверь и вышел.

Джиневра села у окна на скамью. Он отрицает, что подозревает ее, но разве она ожидала чего-то другого? Он никогда не обвинит ее в таком чудовищном поступке, пока не найдет доказательств. Может, он хочет усыпить ее бдительность и застать врасплох?

Хью прошел на конный двор и велел подать лошадь. Тайлер бросился в денник и спустя несколько минут вывел его жеребца.

– Хотите, чтобы я сопровождал вас, милорд? Чтобы подержать вашу лошадь, прогулять ее, пока вы будете заниматься делами?

Хью колебался и размышлял, рассеянно проверяя упряжь. Кажется, все в порядке, все ремни целы. Он не любил оставлять свою лошадь без присмотра на улице, а сегодня ее придется оставить надолго, так как он не хочет спешить. Да, пусть кто-то последит за его жеребцом, пока он будет с Мартой и Робином. Но с другой стороны, нельзя открывать местопребывание Робина, даже слуге. Ладно, он оставит Тайлера и лошадь у таверны, в нескольких кварталах от домика.

– У тебя нет других дел? – Хью вскочил в седло.

– Нет, я свободен на пару часов, милорд. Буду, счастлив, помочь вам. – Тайлер подобострастно улыбнулся.

– Отлично. – Хью придерживал бьющего копытом жеребца. – Тогда оседлай себе лошадь.

Тайлер вывел из конюшни мышастого пони, неловко взобрался на него, и они выехали со двора.

Хью очень спешил, охваченный тревогой. Что он сейчас увидит? А вдруг Робину стало хуже? Он обнаружил, что не может думать о своем разговоре – если это можно так назвать – с Джиневрой. Он догадывался, что его слова не убедили ее, однако он сможет, открыто предъявить ей обвинения, только когда у него будут доказательства. А доказательствами он займется, когда Робин пойдет на поправку. Пока же он может думать лишь о сыне.

У таверны Хью спешился и дождался Тайлера.

– Не знаю, как долго я буду отсутствовать. Купи себе эля, если хочешь. Выгуливай жеребца каждый час. Жди меня здесь.

– Слушаюсь, милорд.

Тайлер взял жеребца под уздцы и привязал его и пони к коновязи, а потом побежал за Хью, который уже успел скрыться за углом. Прячась за выступами, выжидая за углами, Тайлер крался за ним, а потом, выяснив, что тот направляется к крохотному домику в одном из переулков, вернулся к таверне.

Хью вошел в дом, нагнув голову, чтобы не удариться о притолоку. Его глаза не сразу привыкли к полумраку.

– Как он? – В его голосе слышался страх.

– Пока без изменений, милорд, – ответила Марта, сидевшая на табуретке возле кровати. – Если хуже не станет, можно надеяться.

Хью с облегчением вздохнул. Он подошел к кровати и склонился над сыном. Мальчик все еще метался в жару, его глаза были закрыты, но в нем произошли почти неуловимые перемены, которые давали основания для надежды. Его дыхание стало менее прерывистым, и казалось, что боль перестала мучить его.

– А кашель?

– Чуть лучше. Чем бы он ни дышал раньше, в моем доме совсем другой воздух. Здесь этого нет.