Когда крики Тайлера смолкли, Хью натянул повод. Животное, доведенное до бешенства болью в копыте, нехотя повиновалось. Хью направил его к выезду из переулка, оставив позади себя изуродованный труп.

Хью выехал на площадь с общественным колодцем в центре. Вокруг колодца толклись тощие, грязные дети с деревянными ведрами. Они равнодушно смотрели на всадника и его лошадь, с морды которой падали клочья пены.

Хью остановил жеребца и, склонившись к его ушам, тихо заговорил, то и дело, похлопывая его по шее. Когда тот немного успокоился, Хью рискнул спешиться. Подняв левое копыто коня, он положил его себе на колено и, поддерживая его изувеченной рукой, сразу обнаружил камень и выковырял ножом, затем здоровой рукой взял лошадь под уздцы и повел за собой.

Тайлер. Теперь все ясно. Тайлера наняла Джиневра. Джиневра и Краудер. Тайлер поднимался на верхние этажи дома. Робин дышал ядом. Тайлер наливал масло в лампы. Тайлер седлал его жеребца.

Хью охватила ярость. Он закатал рукав дублета и принялся осматривать рану. Порез был длинным, но неглубоким. Кровь уже запеклась. Не исключено, что нож был отравлен. Это было бы в духе Тайлера с его темными закоулками. Правая рука нестерпимо болела, и Хью, стиснув зубы, ощупал ее левой рукой. Кожа приобрела фиолетовый оттенок, ладонь опухла, но кости, кажется, целы. Плечо, куда пришелся удар копытом, тоже было цело, только очень болело.

Хью кипел гневом. Ведь он любил ее! А она околдовала его. Поманила своими прелестями и поймала в сети! А потом решила разделаться с ним точно так же, как разделалась с другими мужчинами, которых таким же способом заманила в свои шелковые сети.

К тому моменту, когда Хью добрался до дома, его сознание было затуманено яростью и отчаянием. Он отвел жеребца в конюшню, приказал конюхам заняться больной ногой животного и прошел в дом.

Джиневру он нашел в кухне, где она беседовала с Краудером. Она повернулась к нему и побледнела, увидев его лицо.

– Что случилось? Робин?

– Иди за мной, – холодно бросил Хью. Он взял ее за руку, и она увидела рану на плече, а потом заметила и изуродованную руку.

– Боже мой, Хью! Что случилось? – в ужасе прошептала она, охваченная недобрыми предчувствиями.

– Иди за мной, – тем же тоном повторил Хью, до боли сжимая ее руку.

Джиневра больше ничего не сказала и покорно последовала в спальню. Едва за ними закрылась дверь, Хью с нескрываемым отвращением отбросил ее руку.

– Робин? – снова спросила Джиневра.

– Пока Робин находился в доме, его травили, – раздельно выговаривая каждое слово, сказал Хью. – И травил его твой выкормыш.

Джиневра непонимающе покачала головой:

– Нет… нет, что ты несешь? Какой выкормыш?

– Тайлер! – закричал Хью. – Тайлер. Его наняла ты, это ты привела убийцу в мой дом! Он чуть не убил меня!

– Тайлер? – Джиневра опять замотала головой. Она смотрела на Хью расширившимися от страха глазами, не понимая, что он имеет в виду. – Я не знаю, о ком ты говоришь.

Хью шагнул к ней, но она отпрянула, напуганная его бешеным взглядом.

– Не трать зря слова, женщина! Теперь я узнал тебя. Теперь я хорошо знаю, что ты собой представляешь. Робин будет жить и я, хвала Господу, тоже.

Хью схватил подсвечник и зажег свечу от огня в камине, затем он взял флягу со стола, откупорил ее и залил рану бренди.

– Вот. Прижги рану! – Он протянул ей свечу. – Насколько я успел узнать твоего выкормыша, его нож был отравлен. Прижги рану. – Он протянул к ней раненую руку.

– Хью, прекрати! – закричала Джиневра. – Ты не знаешь, что говоришь.

– О Боже! Знаю! И еще я знаю, кто ты такая. Прижги рану!

Джиневра взяла свечу. Хью обезумел – значит, ему нельзя противоречить.

– Дай я сначала ее промою, – предложила она.

– Нет, черт побери! Прижигай! Немедленно!

– Хорошо. Положи руку на стол.

Хью так и сделал, и Джиневра повела свечой вдоль раны. Бренди вспыхнул, и комнату наполнил запах горелого мяса и волос. Мертвенно-бледный Хью закусил губу, однако не шевельнулся. Джиневра, стараясь не смотреть на него, продолжала прижигать рану до тех пор, пока не выжгла весь бренди вокруг почерневшего пореза.

– Все, – наконец сказала она.

Преодолевая боль, Хью схватил полотенце с умывального столика и, действуя зубами и искалеченной рукой, замотал предплечье.

Джиневра даже не пыталась помочь ему. Ей было страшно даже приблизиться к Хью.

– Что с твоей рукой? – спросила она, стараясь голосом не выдать страха и всем видом показать, что ее не пугает этот обезумевший человек.

Хью бросил на нее презрительный взгляд и промолчал.

Джиневра сглотнула и набрала в грудь побольше воздуха.

– Позволь мне смазать ее мазью и забинтовать.

– Я не желаю, чтобы ты приближалась ко мне! – загремел Хью. – Не подходи ко мне!

Джиневра печально посмотрела на него. Он действительно сошел с ума.

– Ты считаешь, что я пыталась отравить Робина? – медленно заговорила она, обдумывая каждое слово. – Ты считаешь, что я наняла Тайлера, чтобы убить тебя?

Наверняка сейчас, когда она четко высказала его предположения, он увидит их абсурдность. Он поймет, что такого просто не может быть. Он поймет, что страх за сына помутил его разум.

Хью снова взглянул на нее с брезгливостью и презрением.

– С тех пор как я имел глупость жениться на тебе, ты предприняла три попытки убить меня.

Джиневру охватило отчаяние. Ну, как убедить его? Какими словами? Ее голос дрогнул:

– Но ведь я люблю тебя, Хью.

Он замахал на нее обеими руками, как бы отгоняя от себя.

– Лжешь! Бог свидетель, я любил тебя! А теперь убирайся из моей жизни! Видеть больше тебя не желаю! Я требую, чтобы ты покинула мой дом и завтра на рассвете выехала в Дербишир.

Ну вот, свершилось. Видя осуждение и непоколебимую убежденность в его глазах, Джиневра вынуждена была признать, что он никогда полностью не верил в ее невиновность. Он просто позволил любви, похоти – как бы он ни называл это чувство – возобладать над его уверенностью в том, что она причастна к смерти Стивена.

И все же Джиневра предприняла еще одну попытку, хотя знала, что это до добра не доведет.

– Ты сказал, что в это время года поздно отправляться в путешествие, – как можно спокойнее проговорила она.

Джиневра с трудом сдерживала себя: ее мир рушился, человек, которого она любила, снова превратился в злобного, ослепленного яростью незнакомца. Она всегда знала, что он может быть грубым и резким, но никогда не верила, что он способен так измениться.

– Вы будете ехать очень быстро. Мои люди посадят твоих дочерей к себе в седло, поэтому вам не понадобится часто останавливаться на отдых, и вы доберетесь до Дербишира к началу декабря, до первых снегопадов. На этот раз тебе придется обойтись без своих повозок, так что будешь путешествовать без столь привычной для тебя роскоши. Если твои слуги поедут с тобой, они должны будут скакать наравне с моими людьми, которые проводят тебя до Мэллори-Холла и останутся там.

– В качестве тюремщиков? – в ужасе прошептала Джиневра.

– Называй их, как хочешь, – холодно процедил Хью. – Я запрещаю тебе покидать Мэллори-Холл без моего разрешения.

– А мои дети? – Повинуясь безотчетному порыву, Джиневра закрыла руками живот. – Они тоже узники?

– Если они поедут с тобой, то будут жить в тех же условиях. Если же ты хочешь избавить их от этого, а также от опасностей и трудностей путешествия, можешь оставить их со мной. Я не считаю их ответственными за зло, совершенное матерью.

Джиневра отвернулась от него, чтобы он не видел ее отчаяния. Что бы она ни сказала, что бы ни сделала – ничего уже не изменишь. Он заранее осудил и приговорил ее. И даже если бы ей удалось убедить его в своей невиновности, она бы уже не смогла жить с человеком, который поверил в эту чудовищную ложь.

– Мои дети поедут со мной, – тихо, но твердо заявила Джиневра. – Все мои дети.

Она стояла спиной к Хью, как всегда, гордая и грациозная, с высоко поднятой головой. «Какое изящество, какая элегантность, какая красота! И все это – лишь оболочка, – подумал Хью. – Изысканная оболочка, под которой скрываются бесстыдная жадность и пустая душа».