Отец Ривас неопределенно взмахнул рукой. Может быть, хотел его благословить, но забыл, как это делается.

— Господь да пребудет с вами, — сказал он без особой уверенности.

— Оставьте его себе, вашего господа. Простите, отец, но я что-то не вижу даже и признаков его присутствия, а вы?

Доктор Пларр ушел в другую комнату, бешено злясь неизвестно на что. Каждое слово письма, продиктованного Фортнумом, он почему-то воспринимал как упрек, несправедливо направленный в его адрес. Он был так разъярен, что зашагал прямо к выходу, но, почувствовав, что автомат индейца упирается ему в живот, остановился. Ребенок, думал он, что ни слово — ребенок, верный друг, не давай ребенку сладостей, чувствую, как он брыкается… Он постоял на месте, хотя автомат все так же упирался ему в живот, и желчно сплюнул на пол.

— В чем дело, Эдуардо? — спросил Акуино.

— До смерти надоело сидеть здесь, как в клетке. Какого черта, неужели вы не можете мне поверить и меня отпустить?

— Нам нужен врач для Фортнума. Если ты уйдешь, ты не сможешь вернуться.

— Я ничем больше не могу помочь Фортнуму, а здесь я как в тюрьме.

— Ты не говорил бы так, если побывал бы в настоящей тюрьме. Для меня это свобода.

— Сто квадратных метров земляного пола…

— Я привык к девяти. Так что мир для меня намного расширился.

— Ты, наверно, можешь сочинять стихи в любой дыре, а мне здесь нечего, абсолютно нечего делать. Я врач. Одного пациента мне мало.

— Теперь я больше не сочиняю стихов. Они были частью тюремной жизни. Я сочинял стихи, потому что их легче запомнить. Это был способ общения, и все. А теперь, когда у меня есть сколько угодно бумаги и ручка, я не могу написать ни строки. Ну и плевать. Зато я живу.

— Ты зовешь это жизнью? Вам даже нельзя прогуляться в город.

— Я никогда не любил гулять. Всегда был лентяем.

Вошел отец Ривас.

— Где Пабло и Диего? — спросил он.

— На посту, — сказал Акуино. — Ты их сам послал.

— Марта, захвати одного из них и ступай в город. Может, это наша последняя возможность. Купи как можно больше продуктов. Чтобы хватило на три дня. И чтобы их нетрудно было нести.

— Отчего ты встревожился? — спросил Акуино. — Ты узнал плохие новости?

— Меня беспокоит вертолет… и слепой старик тоже. Ультиматум истекает в воскресенье вечером, а полиция может быть здесь задолго до этого.

— И что тогда? — спросил доктор Пларр.

— Мы его убьем и попытаемся скрыться. Надо запастись провизией. Придется обходить города стороной.

— Ты играешь в шахматы, Эдуардо? — спросил Акуино.

— Да. А что?

— У меня есть карманные шахматы.

— Давай их скорей сюда, сыграем.

Они уселись на земляном полу по обе стороны крохотной доски; расставляя фигурки, доктор Пларр сказал:

— Я играл почти каждую неделю в «Боливаре» с одним стариком по фамилии Хэмфрис. Мы играли с ним и в тот вечер, когда вы дали такую промашку.

— Хороший шахматист?

— В тот вечер он меня обыграл.

Акуино играл небрежно, торопился делать ходы, а когда доктор Пларр задумывался, напевал себе под нос.

— Помолчи, — попросил его доктор Пларр.

— Ха-ха. Прижал я тебя, а?

— Напротив. Шах.

— С этим мы живо справимся.

— Опять шах. И мат.

Доктор Пларр выиграл подряд две партии.

— Ты для меня слишком сильный игрок, — сказал Акуино. — Лучше бы мне сразиться с сеньором Фортнумом.

— Никогда не видел, чтобы он играл в шахматы.

— Вы с ним большие друзья?

— В некотором роде.

— И с его женой тоже?

— Да.

Акуино понизил голос:

— Этот младенец, о котором он все время говорит, — он твой?

— Мне до смерти надоели разговоры об этом младенце. Хочешь еще партию?

Когда они расставляли фигуры, они услышали ружейный выстрел, он донесся издалека. Акуино схватил автомат, но больше выстрелов не последовало. Доктор Пларр сидел на полу с черной ладьей в руке. Она взмокла от пота. Все молчали. Наконец отец Ривас сказал:

— Кто-то просто стрелял в дикую утку. Нам начинает чудиться, что все имеет к нам отношение.

— Да, — сказал Акуино, — и даже вертолет мог принадлежать городскому муниципалитету, если бы не военные опознавательные знаки.

— Сколько времени до следующей передачи известий по радио?

— Еще два часа. Хотя могут передать и экстренное сообщение.

— Нельзя, чтобы радио было все время включено. Это единственный приемник во всем квартале. И так уже о нем слишком много знают.

— Тогда мы с Акуино можем сыграть еще партию, — сказал доктор Пларр. — Я даю ему ладью фору.

— Не нужна мне твоя ладья. Я побью тебя на равных. У меня просто не было практики.

За спиной Акуино доктор Пларр видел отца Риваса. Маленький, пропыленный, он был похож на усохшую мумию, выкопанную из земли с дорогими реликвиями, захороненными вместе с нею, — револьвером и потрепанным томиком в бумажном переплете. Что это — требник? — спросил себя доктор Пларр. Или молитвенник? С чувством безысходной скуки он опять повторил:

— Шах и мат.

— Ты играешь слишком хорошо для меня, — сказал Акуино.

— Что ты читаешь, Леон? — спросил доктор Пларр. — Все еще заглядываешь в требник?

— Уже много лет как бросил.

— А что у тебя в руках?

— Детектив. Английский детектив.

— Интересный?

— Тут я не судья. Перевод не очень хороший, да и в книгах такого рода всегда угадываешь конец.

— Тогда что же там интересного?

— Ну, все же приятно читать повесть, когда заранее знаешь, чем она кончится. Повесть о вымышленном царстве, где всегда торжествует справедливость. Во времена, когда господствовала вера, детективов не было — вот что любопытно само по себе. Господь бог был единственным сыщиком, когда люди в него верили. Он был законом. Порядком. Добром. Как ваш Шерлок Холмс. Бог преследовал злодея, чтобы его наказать и раскрыть преступление. А теперь закон и порядок устанавливают люди вроде Генерала. Электрические удары по половым органам. Пальцы Акуино. Держат бедняков впроголодь, чтобы у них не было энергии бунтовать. Я предпочитаю сыщика. Я предпочитаю бога.

— Ты все еще в него веришь?

— Относительно. Иногда. Не так-то просто ответить — да или нет. Конечно, уже не в того бога, о котором нам говорили в школе или в семинарии.

— В своего личного бога, — сказал доктор Пларр, снова его поддразнивая. — Я-то думал, что это протестантская ересь.

— А почему бы и нет? Разве та вера хуже? Разве она менее истинная? Мы больше не убиваем еретиков — только политических узников.

— Чарли Фортнум — тоже твой политический узник.

— Да.

— Значит, ты и сам немножко похож на Генерала.

— Я его не пытаю.

— Ты в этом уверен?

Марта вернулась из города одна. Она спросила:

— Диего здесь?

— Нет, — ответил отец Ривас, — он ведь пошел с тобой… или ты взяла с собой Пабло?

— Диего остался в городе. Сказал, что меня догонит. Ему нужно забрать бензин. Бензина в машине, говорит он, почти не осталось и запаса нет.

Акуино сказал:

— Это неправда.

— Его очень напугал вертолет, — сказала Марта. — И старик тоже.

— Вы думаете, он пошел в полицию? — спросил доктор Пларр.

— Нет, — сказал отец Ривас, — в это я никогда не поверю.

— Тогда где же он? — спросил Акуино.

— Его вид мог показаться подозрительным, вот его и задержали. Мог пойти к женщине. Кто знает? Мы, во всяком случае, ничего не можем поделать. Только ждать. Сколько времени до последних известий?

— Двадцать две минуты, — сказал Акуино.

— Скажи Пабло, чтобы он вернулся в дом. Если нас засекли, ему нет смысла находиться снаружи, где его схватят в одиночку. Лучше всем держаться вместе до конца.

Отец Ривас взялся за свой детектив.

— Все, что нам остается, — это надеяться, — сказал он. И добавил: — До чего же удивительно спокоен там мир. Все так разумно устроено. Никаких сложностей. На каждый вопрос есть ответ.