– Да.

– Ты говоришь так, будто это легко, – сказал я.

– Ты такой хороший. От этого легче.

– Я б хотел быть хорошим. Все из-за этого проклятого почтамта…

– Я знаю. Я знаю.

Мы смотрели в окно на задворки.

Я сказал:

– Посмотри на тех людей внизу. Они и не знают, что тут у нас происходит.

Идут себе по тротуару. И все-таки смешно… они сами когда-то родились, все до единого.

– Да, смешно.

По руке я чувствовал, как шевелится ее тело.

– Держи крепче, – сказала она.

– Да.

– Ненавижу, что тебе надо будет уйти.

– Где врач? Где все? Какого дьявола!

– Придут.

И тут как раз вошла медсестра. Больница была католической, и она была очень привлекательна – темная, испанка или португалка.

– Вы… должны идти… сейчас, – выговорила она.

Я показал Фэй пальцы накрест и криво ухмыльнулся. Думаю, она не увидела. Я спустился на лифте вниз.

Подошел мой немецкий врач. Тот, что брал у меня кровь на анализ.

– Поздравляю, – сказал он, пожимая мне руку, – девочка. Девять фунтов, три унции.

– А как мать?

– С матерью все будет в порядке. Обошлось без хлопот.

– Когда я смогу их увидеть?

– Вам сообщат. Сидите здесь, вас позовут.

И он ушел.

Я заглянул через стекло. Медсестра показала на моего ребенка. Лицо у младенца было очень красным, он орал громче всех остальных детей. Комната была полна вопящих младенцев. Столько рождений! Сестра, казалось, гордилась моей малюткой. По крайней мере, я надеялся, что малютка – моя. Медсестра подняла девочку повыше, чтоб я смог ее разглядеть. Я улыбнулся через стекло, толком не зная, как себя вести. Девочка просто орала на меня. Бедняжка, подумал я, бедная прклятая малютка. Я тогда еще не знал, что она однажды станет красавицей, в точности похожей на меня, хахаха.

Я жестом попросил медсестру положить ребенка на место, затем помахал на прощанье им обеим. Славная сестра. Хорошие ноги, хорошие бедра. Груди – ничего.

У Фэй в левом уголке рта было пятнышко крови, и я взял влажную тряпицу и вытер. Женщинам предназначено страдать; не удивительно, что они просят постоянных проявлений любви.

– Отдали бы они мне моего ребеночка, – сказала Фэй, – неправильно нас так разлучать.

– Я знаю. Но наверное, есть какая-то медицинская причина.

– Да, но все равно, наверное, неправильно.

– Неправильно. Но ребенок выглядел прекрасно. Я сделаю все, что смогу, чтобы они передали ее сюда как можно скорее. Там, наверное, штук 40 младенцев.

Они всех матерей заставляют ждать. Наверное, чтоб они силы восстановили. Наша малышка выглядела очень сильной, уверяю тебя. Пожалуйста, не волнуйся.

– Я буду так счастлива с моей малышкой.

– Я знаю, я знаю. Недолго уже.

– Сэр, – ко мне подошла толстая сестра-мексиканка, – мне придется попросить вас уйти.

– Но я – отец.

– Мы знаем. Но вашей жене нужно отдохнуть.

Я сжал Фэй руку, поцеловал ее в лоб. Она закрыла глаза и наверное уснула.

Немолодая женщина. Может, мир она и не спасла, но явно его улучшила. Запишите это на счет Фэй.

Марина-Луиза – так Фэй назвала ребенка. Вот она, значит, какая – Марина-Луиза Чинаски. В колыбельке возле окна. Разглядывает листву на деревьях и яркие разводы, вихрящиеся по потолку. Потом плачет. Погулять с малышкой, поговорить с малышкой. Девчушке хотелось маминой груди, но мама не всегда была готова, а у меня маминых грудей нет. А работа – она по-прежнему на месте. И теперь еще беспорядки. Одна десятая города охвачена огнем…

В лифте наверх я оказался единственным белым. Странно. Они разговаривали о беспорядках, не глядя на меня.

– Боже, – произнес черный как уголь парень, – это действительно что-то.

Парни эти шибаются по улицам, в дымину, с пузырями вискача. Мимо фараоны ездят, но из машин не высовываются, чтобы пьянь не нервировать. При свете дня. Люди бродят с теликами, с пылесосами, все такое. Это в самом деле что-то…

– Н-да, чувак.

– Те точки, где хозяева – черные, плакаты вывешивают: БРАТЬЯ ПО КРОВИ. Там, где владельцы белые, – тоже. Но народ не одурачишь. Они знают, что беломазым принадлежит…

– М-да, браток.

Тут лифт остановился на четвертом этаже, и мы вышли все вместе. Я чувствовал, что в этот момент мне лучше всего воздержаться от комментариев.

Прошло совсем немного времени, по интеркому зазвучал голос городского почтмейстера:

– Внимание! Юго-восточный район перекрыт баррикадами. Пропускать будут только тех, у кого соответствующее удостоверение личности. С 7 часов вечера вводится комендантский час. После 7 часов вечера проход запрещен всем. Баррикада простирается от улицы Индианы до улицы Гувера и от Бульвара Вашингтон до 135-й Плазы. Все проживающие в этом районе на сегодня освобождаются от работы.

Я встал и потянулся за своей рабочей карточкой.

– Эй! Ты куда собрался? – окликнул меня надзиратель.

– Вы слышали объявление?

– Да, но ты не…

Я сунул левую руку в карман.

– Что я НЕ? Что я НЕ?

Он посмотрел на меня.

– Что ты в этом понимаешь, БЕЛОМАЗЫЙ? – спросил я.

Я взял свою рабочую карточку, подошел и пробил ее на выход.

Беспорядки закончились, ребенок успокоился, а я нашел способ избегать Джэнко. Но припадки дурноты упорствовали. Врач выписал мне рецепт на бело-зеленые капсулы либриума, и они немножко помогали.

Однажды вечером я поднялся попить. Затем вернулся, проработал еще полчаса, затем ушел на обычный 10-минутный перерыв.

Стоило мне снова усесться, как подскочил надзиратель Чемберс, светлый мулат:

– Чинаски! Ты, наконец, спалился! Тебя не было 40 минут!

Как-то ночью Чемберс брякнулся на пол в припадке, с пеной изо рта и конвульсиями. Его унесли на носилках. На следующий вечер он вернулся, при галстуке, в новой рубашке, как ни в чем не бывало. Теперь он разыгрывал со мной старый гамбит питьевого фонтанчика.

– Слушай, Чемберс, попробуй быть разумным. Я отошел воды глотнуть, сел снова, проработал 30 минут, потом ушел на перерыв. Меня не было 10 минут.

– Ты спалился, Чинаски! Тебя не было 40 минут! У меня есть семь свидетелей!

– Семь свидетелей?

– ДА, семь!

– Говорю тебе, 10 минут.

– Нет, мы тебя засекли, Чинаски! На этот раз ты нам попался!

И тут я неожиданно устал. Мне больше не хотелось на него смотреть:

– Тогда ладно. Меня не было 40 минут. Будь по твоему. Пиши.

Чемберс убежал.

Я распихал несколько писем, затем подошел общий нарядчик. Худой белый мужик с клочьями седых волос, свисавшими на уши. Я взглянул на него, отвернулся и разложил еще несколько писем.

– Мистер Чинаски, я уверен, что вы понимаете правила и распорядки почтамта.

Каждому клерку полагается два 10-минутных перерыва – один до обеда, один после.

Привилегия перерыва дается администрацией: 10 минут. Десять минут – это…

– ЧЕРТ БЫ ВАС ПОБРАЛ! – Я швырнул письма на пол. – Я тут сознался в 40-минутной отлучке только для того, чтоб вас порадовать, чтоб вы слезли с моей задницы. А вы все прете и прете! Я беру свои слова обратно! Меня не было только 10 минут! Я хочу видеть ваших свидетелей! Тащите их сюда!

Два дня спустя я был на бегах. Поднял голову и вижу все эти зубы, эту широченную улыбку, глаза сияют, само дружелюбие. Что же это там такое – зубастое? Я вгляделся пристальнее. Чемберс – лыбится на меня, стоя в очереди за кофе. У меня в руке было пиво. Я подошел к мусорной урне и, глядя на него, сплюнул. И отошел. Чемберс никогда больше меня не доставал.

Малышка начала ползать, открывать мир. Марина спала по ночам в одной постели с нами. Марина, Фэй, кошка и я. Кошка тоже спала на кровати. Смотри-ка, думал я, от меня зависят три рта. Как странно. Я сидел рядом и смотрел, как они спят.