— Но шторм может затянуться, и вы потеряете очень много времени, — сказал Доктор.

— Верно, — ответила чайка, — при этом теряешь время. Но дело в том, что мы очень редко даем шторму застать нас врасплох.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Джон Дулитл.

— Мы обычно знаем, где может начаться шторм, и обходим стороной это место. Ни одна опытная морская птица не сунет свой клюв туда, где начинается сильный шторм.

— Но как же вы узнаете, где он может начаться?

— Мы, птицы, — ответила чайка, — имеем перед людьми два очень больших преимущества, которые позволяют нам заранее определять, где может начаться шторм, — это наше прекрасное зрение и наш опыт. Мы, например, можем подняться высоко над морем и увидеть все, что делается вокруг на расстоянии пятидесяти-шестидесяти миль. И если с какой-нибудь стороны надвигается шторм, мы можем всегда повернуть в другую сторону и улететь от него. Мы ведь летаем быстрее, чем любой шторм. И потом есть еще одно важное обстоятельство: у нас гораздо больше опыта, чем у моряков. Моряки, эти несчастные тупицы, думают, что они знают о море все — потому что, якобы, всю жизнь проводят на воде. Но, поверьте, они знают так мало? Половину своего времени они сидят в каютах, часть времени — на берегу, а сколько времени они просто спят? И даже когда они выходят на палубу, разве они смотрят на море? Они занимаются своими канатами, швабрами и ведрами…

— Я думаю, они и так достаточно устают от моря, бедняги? — пробормотал Доктор.

— Возможно. Но, в конце концов, если ты хочешь стать хорошим моряком, то что для тебя может быть важнее, чем море, и что еще ты должен непрестанно изучать? И вот мы, морские птицы, изучаем море всю нашу жизнь. Днем и ночью, весной и летом, осенью и зимой мы непрерывно всматриваемся в него. И что же в результате? — спросила чайка, беря новый кусочек тоста из плетеной корзинки, которую ей пододвинула Даб-Даб. — В результате мы знаем море. Можете закрыть меня в маленьком ящике без окошек и вывезти на середину любого океана — когда вы выпустите меня наружу, я не только скажу вам, какой это океан, но и с точностью до мили определю, в какой его части мы находимся. Мне только нужно будет знать точную дату.

— Потрясающе? — воскликнул Доктор. — Как же вы это делаете?

— Мы смотрим, какого цвета море, какие рыбы и морские животные обитают в нем, как рябь ложится на воду и какой формы волны, как оно пахнет, какого оно вкуса, насколько оно соленое и еще на сотни других признаков. Хотя в большинстве случаев — не всегда, но очень часто — я могла бы определить, где мы находимся, и с закрытыми глазами, только по тому, как ветер обдувает мои перья.

— Не может быть! — воскликнул Доктор.

— Вот в этом-то и есть самое слабое место моряков, Доктор. Они не знают ветры так, как должны были бы знать. Они еще могут худо-бедно отличить северо-восточный ветер от западного и слабый от сильного. Но это, в общем-то, все. А если бы они, подобно нам, провели большую часть жизни среди морских ветров, используя их потоки для того, чтобы подняться вверх, соскользнуть вниз или просто держаться в воздухе, они бы могли понять, что ветры можно различать не только по направлению и силе. То, как высоко или низко над морем они дуют, как часто они ослабевают или набирают силу, может рассказать очень о многом тому, кто знает эту науку.

ПОСЛЕ обеда Доктор придвинул кресло к печке и зажег свою трубку.

— Твои рассказы о морях, ветрах и штормах, — сказал он чайке, — навели меня на мысль, не открыть ли нам при нашей почтовой конторе бюро предсказания погоды? Ведь многие птицы, которые так помогли мне в организации почтовой службы, могут быть прекрасными предсказателями погоды.

— А что это такое — бюро предсказания погоды? — спросил Джип, который сметал крошки со стола, чтобы потом разбросать их для птиц по палубе плавучей конторы.

— Бюро предсказания погоды, — ответил Доктор, — это очень нужное учреждение, — особенно для моряков и фермеров. Это такая организация, которая может предсказать, какая будет погода.

— А как же это делается? — спросил Габ-Габ.

— Это довольно трудное дело, — сказал Доктор, — и пока еще оно не слишком хорошо получается. Очень часто предсказания бывают ошибочными. А делаются предсказания погоды с помощью всяческих приборов — термометров, барометров, гигрометров, измерителей силы ветра и многого чего еще. До сих пор большинство таких бюро не могли похвастаться особыми успехами. Но я думаю, что с помощью наших птиц мы сможем добиться гораздо лучших результатов. Птицы почти никогда не ошибаются в предсказании погоды.

— Ну, а для какой части света вы хотите предсказывать погоду, Доктор? — спросила чайка.

— Если только для Фантиппо или западной Африки, то это легче легкого. Здесь нечего предсказывать, кроме торнадо.[4] А все остальное время года — просто стоит невыносимая жара и больше ничего. Но если вы хотите предсказывать погоду для Магелланова пролива или для Новой Земли, где в любой момент можно ждать чего угодно, то это уже совсем другое дело. А уж предсказывать погоду для Англии — себе дороже. Лично у меня такое впечатление, что погода там сама не знает, какой она собирается быть в следующую минуту.

— Кому это тут не нравится английская погода? — вмешался Чипсайд, уже готовый начать драку. — Если всякие тут будут задирать свой длинный нос перед Англией… А здесь что — лучше? По-моему, это не климат, а турецкие бани. В Англии, по крайней мере, есть разнообразие, и мы любим это разнообразие. Поэтому у всех англичан такие приятные красные и обветренные лица. А здесь эти зачуханные туземцы аж почернели от своего хорошего климата!

— Мне бы хотелось, — сказал Доктор, — чтобы мы могли предсказывать погоду для всех частей света. Собственно, почему бы и нет? Наша контора и ее заграничные отделения находятся в постоянном контакте с птицами, которые бывают во всех уголках мира. Мы могли бы очень помочь развитию фермерства и сельского хозяйства на всей планете. Но особенно меня интересуют предсказания погоды для моряков.

— Да, — сказала чайка, — от меня было бы мало толку в предсказании погоды на суше. Но если речь идет о морской погоде, то я знаю одну птицу, которая может рассказать об этом столько, что вам и не снилось.

— Вот как? — удивился Доктор. — И что же это за птица?

— Мы зовем ее Одноглазый, — ответила чайка. — Это старый, очень старый альбатрос. Никто даже точно не знает, сколько ему лет. Он потерял один глаз, сцепившись из-за камбалы с морским орлом. Любая морская птица скажет вам, что это самый лучший предсказатель погоды, какой только жил на земле. Никто еще не слышал, чтобы он хоть раз ошибся.

— Правда? — спросил Доктор. — Я бы очень хотел с ним познакомиться.

— Я приведу его к вам, — сказала чайка. — Он живет недалеко отсюда — на скале неподалеку от побережья Анголы. Он поселился там, потому что на этой скале полно моллюсков, а он уже слишком стар и слаб, чтобы ловить рыбу. Теперь, после всех путешествий и приключений его бурной молодости, у него довольно скучная жизнь. Он будет очень польщен, что вам понадобилась его помощь. Я сейчас же полечу к нему и расскажу о ваших планах.

— Это было бы прекрасно, — сказал Доктор. — Я думаю, что твой друг нам может очень пригодиться.

И чайка, поблагодарив Доктора и Даб-Даб за превосходный обед и захватив с собой парочку почтовых открыток, адресованных в Анголу, отправилась к одноглазому альбатросу.

Ближе к вечеру она вернулась, и с ней прилетел великий Одноглазый, самый старый среди птиц-предсказателей погоды. Позже Доктор говорил, что ни одна из птиц так не напоминала ему старого моряка. У Одноглазого была неторопливая походка вразвалочку, как у заправского морского волка, от него так же пахло рыбой и морем и, заговаривая о погоде, он так же хитро поглядывал на небо своим единственным глазом.