Шел август, на полях созрел богатый урожай картофеля, овощей, фруктов. Горожанам предложили исполу собирать эти дары природы и тем восполнять свои продовольственные запасы. На верхнем рынке началась бойкая торговля, и за немецкие оккупационные марки можно было приобрести все сельскохозяйственные припасы — птицу, баранину, масло, яйца и пр. Немецкие солдаты, в отличие от наших, регулярно ездили к своим семьям в отпуск и, возвращаясь из него, везли с собой товары на любой вкус от французских духов и чулок до португальских сардин и бутылок рейнского вина. Это был тот самый вольный рынок, о котором мы все мечтали, что он откроется по прошествии 500 дней[614]. Такие многолюдные рынки были отличительной особенностью всех оккупированных городов. Люди с коммерческой жилкой вели успешную торговлю, открывали мастерские, комиссионные магазины, кофейни, ресторанчики. Богаты были базары в Херсоне, Николаеве, Киеве, Харькове, Симферополе. Особенно же поражал своим изобилием знаменитый одесский «привоз», где румынская администрация Транснистрии давала полную свободу коммерции. В магазинчиках были колбасы всех сортов, которые как лавровый венок можно надеть на шею, сало толщиной в две ладони, на каждом шагу были т[ак] называемые] «бодеги», где подавалась свиная отбивная величиной в тарелку с «прилагательной» бутылкой вина… Голодающие ныне[615] одесситы, наверно, сейчас умиленно вспоминают те далекие времена румынской оккупации! Неизвестно, что стало бы в Ставрополе, пробудь немцы тут дольше…
Тем временем в город прибыли высшие эшелоны оккупационной власти. В здании крайкома (б[ывшем] губернаторском дворце) разместились штабные учреждения армейской группы «А», а в б[ывшем] здании крайисполкома оборудовали квартиру фельдмаршалу Клейсту вместе с надежным бомбоубежищем. Но что могли поделать те ночные налеты «кукурузников», которые предпринимало советское командование? Эффективность налетов была ничтожной, они лишь нервировали население ежевечерним гулом моторов над городом и ответным огнем зенитных батарей. Самолеты беспорядочно сбрасывали жалкие бомбочки на «изменническое» население и спешили вернуться на свои недалекие полевые аэродромы. Вскоре население настолько привыкло к этим ночным налетам, что перестало на них реагировать…
С первых дней оккупации командование обратилось к солдатам и к населению с особым воззванием, подчеркивая, что войска здесь оказались в особо благоприятных условиях. Терские и кубанские казаки, горцы, ставропольские хлеборобы — потомки первых поселенцев Кавказа, изнемогавшие под гнетом колхозного строя, гонимые, преследуемые, истреблявшиеся искусственно создававшимся в 1933 году голодом в массе своей были рады приходу немцев[616]. После объявления мобилизации бывало, что, опасаясь дезертирства, местные власти в ряде случаев везли казаков в райвоенкоматы связанными, погруженными навалом в машины… О так называемых «казачьих частях» [РККА. — К. А.] даже сам Шолохов[617] в первые дни войны иронически писал, что они состояли из «токарей, пекарей», подчеркивая, что «казаков» в них набирали «с бору да с сосенки»…[618] Настоящие казаки охотно пошли в станицах в полицейские отряды[619].
Фельдмаршал Клейст от своих солдат настоятельно требовал ни в коем разе не посягать на честь и достоинство женщины, уважать горские традиции и казачьи порядки и обычаи, бережно относиться к религиозным чувствам местного и горского населения, предоставлять свободу хозяйственной деятельности[620]. Благодаря этому искусственно насаждаемое партизанское движение не имело в крае глубокой почвы под ногами и все отряды, состоявшие из работников НКВД, милиционеров, сотрудников райкомов партии, прокуратуры быстро распадались[621]. Один из таких примеров — известный «лермонтовский отряд»[622] в горах под Кисловодском, ставший жертвой амбиций и склок и не оставивший существенного следа. Все позднейшие попытки расписать его мнимые «подвиги» успеха не имели!
В Ставрополе же возник такой же герой сопротивления Геннадий Голенов[623], вся деятельность которого свелась к воровству рождественских подарков из немецких машин. После оккупации поспешили присвоить его имя одной из городских улиц. Нашлась еще другая героиня — бывшая прокурорша, при таинственных обстоятельствах расстрелянная со своими дочками[624]. Можно думать, что ее засекла радиопеленгаторная машина в момент радиосеанса, а в таких случаях карающий меч разведслужб без промедления обрушивался на захваченных на месте преступления. С голов же коммунистов за всю оккупацию не упал ни один волос! В первые дни оккупации был расстрелян бывший священник Павлик[625], возможно, тоже за участие в разведывательной деятельности против оккупантов. В Пятигорске также захватили в кладбищенской Лазаревской церкви во время радиосеанса с колокольни священника Гекеля[626] и, конечно же, без лишних слов, с таким убедительным «вещдоком», как радиопередатчик, немедля расстреляли.
Немецкий Абвер (контрразведка) знал свое дело «туго». Он быстро вылавливал советских неопытных и плохо подготовленных массами засылаемых ГРУ (Гл[авным] развед[ывательным] управлением) на оккупированные территории «разведчиков», следуя принципу «числом поболее, ценою подешевле»… Похоже, что вчерашних школьниц на краткосрочных курсах радисток в Армавире при штабе Северо-Кавказского фронта не учили элементарным азам разведки, а что такое радиопеленгатор, не сочли нужным даже сообщить! В повести о советской разведчице Нине Попцовой[627] рассказывается, как она, выброшенная вблизи Пятигорска, заметалась и, увидя, что за ней идет «хвост», ничего умней не придумала, как сразу пошла на явку и здесь попала в западню, несмотря на сделанное на окне сигнальное предупреждение, что в дом входить нельзя. Неумолимое вещественное доказательство — радиопередатчик на дне сумки с помидорами и абрикосами — тотчас же решило ее судьбу. Низкий профессионализм таких радисток не вызывал даже необходимости в их перевербовке и привлечению к «радиоиграм» для всучивания штабной «дезы»…
Такой неумной «дезой» были передаваемые Совинформбюро сообщения о событиях в Ворошиловске. Левитан[628] только рвал напрасно свои связки, читая сводки о кровопролитных, ожесточенных уличных боях за каждый дом. Через несколько дней он повеселил жителей, сообщив, что на главной улице — Сталинском проспекте — на каждом фонаре висели жертвы фашистского террора. В числе жертв была названа фамилия известного всему городу неистового атеиста, профессора биологии в педагогическом институте. Этот бойкий армянин, быстро прижившийся к новым порядкам, тут же в газете поспешил вслед за Марк Твеном объявить, что слухи о его повешении на проспекте г. Ворошиловска «сильно преувеличены»…
Впрочем, вестниками смерти вскоре оказалась появившаяся в городе команда СС с эмблемами черепа над козырьками их фуражек. Это была Айнзатцкоманда СД 13, прибывшая для проведения в Ворошиловске «очистительных операций». Первыми жертвами оказались сумасшедшие, которых и у себя в Германии немцы безжалостно уничтожали, очищая нацию от неполноценных, «тронувшихся умом» людей. В Ставрополе в бывшем женском монастыре располагалась большая психиатрическая больница, и 10 августа 660 ее больных подверглись уничтожению с помощью хорошо отработанных эффективных средств. Но оказалось, что на форштадте у его жителей на квартирах находилось много «тихих больных». Когда их собирали на «ликвидацию», многие уже отдавали отчет о своей участи…
