Казимир Самоволии, собирая данные про погибшую экспедицию, просмотрел, вероятно, архивы многих контор, потому что сразу за письмом Ельникова был приклеен синий бланк со штампом «Телеграфное общество Российской империи». И шла пометка Самоволина: «Черновик телеграммы купца Хаменова».
Было темно, и, чтобы прочитать, Петька подошёл к окну.
«Его величеству принцу Миято, японскому послу в Москве. Товар согласно договору доставлен на место. Купец первой гильдии Хаменов».
— Понятно, — сказала Таня, — сообщил, что шпион внедрён в экспедицию «Багульник». — Она посмотрела на потемневший квадрат окна и спросила: — А что, Петька, Вогул живой остался и опять может здесь появиться?
— Навряд ли, дед Казимир ранил его вроде смертельно. Другого могут послать. Надо спать, Таня, поздно уже.
Документы Самоволина Петька положил в мешок, крепко на два узла завязал верёвку. Ощупью прошёл к топчану, засунул мешок под матрац.
— Таня, ты ложись на топчан, а я у окна на полу, на всякий случай. В тулуп завернусь.
Тишина. Спят горы. Спят покрытые седым мохом камни-валуны, тысячи лет назад сорвавшиеся с высоченных хребтов. Спит дремучая тайга и, словно боясь разбудить её, безмолвно несёт река свои тяжёлые воды. Сигнальными огоньками отражаются в ней далёкие звезды, звери притаились. Раздувая ноздри, они вдыхают аромат холодной ночи. Они ждут, когда вынырнет из-за хребта жёлтый диск луны. И тогда оживёт тайга. Захрустит валежник под тяжёлыми стопами медведя, сказочным светом засеребрятся рога могучих изюбров, идущих на водопой, засветятся круглые глаза рыси, сидящей в засаде на обгоревшей сосне.
Но луны ещё нет, и, слушая тишину, звери вздрагивают шкурой от тихого поскрипывания камушков. В сторону звука они поворачивают упругие уши и явно слышат, что в ложбине, осторожно ступая, идёт человек.
Таня трясла Петьку за плечо:
— Проснись, Петька, проснись! Кто-то ходит.
Петька сбросил тулуп, сел. Поскрипывали доски крыльца. Кто-то пытался открыть дверь в сени. Петька выглянул в окно: по очертаниям человек! Но кто? Ночной гость вынул из-за пояса нож и, просунув его в дверную щель, пытался поднимать крючок.
Возле поддувала, Петька нащупал полено. Длинное, тяжёлое, лиственничное.
Вдруг в комнате стало темно. Петька с Таней оглянулись. Человек, заслонив полностью окошко, смотрел в комнату. Широкое лицо, расплюснутый нос, узкие щелчки глаз.
— Вогул! — вздрогнула Таня.
Человек тихо постучал пальцами в стекло и произнёс:
— Ребятишки, проснитесь, откройте, это я, Додоевна.
Петька бросил полено к печке. Таня упала на топчан и притворилась спящей. Петька открыл дверь. Вошла Додоевна и шёпотом спросила:
— Таня спит?
— Не сплю, — ответила Таня, — мы немножко напугались.
— Ниче, это ниче, — сказала Додоевна. — Когда мы со стариком сюда приехали, мне тоже шибко страшно было. Дух Алма приходил ночью, пугал маленько. Сейчас не приходит. Когда скалу взрывали, он ушёл.
Додоевна сходила в кладовку, принесла охапку сухой бересты, засунула в печку, подожгла. Сверху положила полено, которым Петька собирался отбиваться от шпиона Вогула.
— Я маленько замёрзла, за шубой пришла, — пояснила Додоевна. — Собаку там оставила сторожить и пошла. И кушать шибко захотела. — Лёгкий чайник с широким дном быстро заворковал и вскоре пустил струйку пара. Додоевна принесла из кладовки сухарей, три кусочка сахару и баночку, наполненную красной крупяной кашей.
— Кушайте, икра немножко солёная. На прошлых днях Васька Жухов тайменя поймал. Лодкой, говорит, оглушил.
Таня с Петькой съели по две ложки икры, запили чаем с сухарями. Додоевна выпила три кружки чая с сахаром без сухарей, провела рукой по животу:
— Шибко, однако, хорошо. — И стала собираться в обратный путь. На крыльце сказала:
— Сенную дверь открытой не держите, росомаха заберётся, все перепортит: это, одежду, приборы, пищу скушает. Шибко пакостный зверь…
ГЛАВА 5
Петька захотел пить и проснулся. На цыпочках вышел в сени. Нечаянно задел кружку, она упала с бака и загремела.
— Петька, это ты ходишь? — Таня соскочила с кровати, выглянула в сени: — Дождя нет?
Они вышли на крыльцо. Рваные тени высоких скал чётко отражались на дощатой стене сарая. От мягкого света зари высокие облака, вода, четыре белых чайки, спящих в заводи, казались нежно-розовыми. Из распадков тянуло холодом. Таня поёжилась.
— Знаешь, Петька, мне сегодня снилось неприятное. Как будто кто-то украл у нас документы Самоволина и убегает. Лица не видно, а спиной на длинного геолога походит.
— На Колесникова?
— Угу.
Таня с Петькой прошли в избу. Читал Петька сегодня почему-то шёпотом:
Копия письма начальника экспедиции П. А. Ельникова в Петербург, обнаруженная в тайнике дома купца Хаменова.
Дорогой Константин Николаевич, ровно полгода, как я покинул Иркутск. Живём в лишениях, но работы сделано много. К северу от шестнадцатой отметки начались жидкие болота, а под ними вечная мерзлота. Начальник группы изысканий, известный вам Нечаев Иван Прокопьевич, провёл интересный эксперимент, и, основываясь на результатах, предложил: «При кладке железной дороги в зоне вечной мерзлоты верхний слой грунта и болота не убирать, а отсыпку железнодорожной насыпи вести прямо по нетронутому ландшафту. Если же убирать верхний слой, то вечная мерзлота начнёт таять и оседать и порвёт железнодорожный путь. К тому же появятся наледи. Я думаю, дорогой Константин Николаевич, что предложение инженера Нечаева дельное и научный совет заинтересуется им. Он даст выигрыш и сократит расходы строительства на миллионы рублей. В данный момент находимся у подножья Главного хребта. Есть пока два варианта пробивки туннеля через него. Но в письме сообщать о них не рискую. Через месяц-полтора первый этап работ заканчиваю. Образцы пород и пробы воды отправлю до Иркутска баржей, а потом пусть идут грузовым поездом. Документацию повезём лично. Для охраны её, согласно вашего совета, возьму из Иркутского управления двух жандармов. О чём я, будучи ещё в Иркутске, договорился.
Эдуард Иванович Гросс начал исследовать…»
Письмо обрывалось. По-видимому, для Хаменова и японской разведки дальнейшее было — неинтересным. Петька перевернул страницу.
Объяснительная записка П. А. Ельникова, начальника экспедиции «Багульник», в управление жандармерии
…В эвенкийском стойбище на реке Нажмуу ответственный за секретность «Багульника» Эдуард Иванович Гросс выстрелил из револьвера в проводника Вогула. Прибыв на место происшествия, я выяснил, что случилось.
Вогул зашёл к Гроссу в палатку спросить, сколько нужно закупать мяса у местного населения. Гросс, будучи в нетрезвом состоянии, принял его за призрак, схватил лежащий на чурбане револьвер и, не целясь, выстрелил. Вогул упал. Прибежавшие на выстрел стрелки экспедиции вынесли Вогула на свежий воздух и оказали ему помощь. К счастью, рана оказалась пустяшная. Когда прибежал я, то Гросс был настолько пьян, что, не узнавая меня, кричал: «Призрак, чудище, призрак!» Я приказал связать его и облить голову холодной водой. Вогула доставили в мою палатку — она находилась выше по речке метров за двести. Я вспрыснул ему камфору, и он вскоре пришёл в себя. Лопоча по-русски, он заявил, что Гросс пьяным не был, когда стрелял в него. Чем оправдать поступок ранее не пьющего и всегда дисциплинированного Гросса, я не знал. Когда он выспался, я потребовал у него объяснения. Он, извинившись, сказал, что за час до события был в гостях у бурят, и они угостили его тарасуном — водкой, добываемой из скисшего молока. Отказаться он не мог, чтобы не обидеть хозяев. Выпил не более полстакана, а когда пришёл к себе в палатку, почувствовал пульсацию в голове. Появились галлюцинации. Дальнейшее, сказал, не помню.
Я объяснил ему, что отныне он лишается права ношения оружия. Он безропотно отдал мне револьвер и попросил не сообщать о случившемся в Петербург. Вогул (перед которым Гросс дважды извинялся) тоже просил меня не наказывать Гросса.
Через неделю (пятницу), когда мы перекочевали в посёлок Шалаганово, ко мне пришёл околоточный жандарм. Я сидел у костра и работал с картами. Вогул был рядом и выделывал шкуру оленя. Жандарм проверил личные мои документы и спросил, имею ли я какие ни будь просьбы. Я поблагодарил. Он взял под козырёк и попрощался. Но тут Вогул отбросил шкуру и стал быстро говорить, что Гросс человек худой и его надо арестовать. Я смутился. О том, что Гросс стрелял, я первый должен был заявить. Но ведь тогда Вогул сам просил меня не поднимать шума. Жандарму я рассказал, как всё было. Он снисходительно улыбнулся и сделал вид, что не понял моего рассказа. Затем угрожающе посмотрел на Вогула и хотел идти. Вогул преградил ему дорогу и довольно громко сказал:
— Гросс плохо делает экспедиции. — Жандарм напружинился. Вогул подвигал пальцами у своего лица: — Гросс на чёрное стекло документ ложит. А стекло прячет. А чёрное стекло шибко большое горе приносит.
— Фотографирует, что ли? — спросил я.
— Да, да, да, — с радостью, что я понял, закричал Вогул и, быстро оглянувшись по сторонам, стал рассказывать. — Я зашёл и увидел, что он делает «чик-чик», а он меня сразу стрелял. Когда я упал, то Гросс быстро стал кушать водка. А чёрное стекло, господин начальник, всегда несчастье приносит. В Березове на такое стекло моего сына один американец нарисовал, и сын потом умер…
Слушая Вогула, я насторожился. Дело принимало серьёзный оборот. Ведь снимать рукописные копии с документов «Багульника» запрещено. И вдруг фотоаппарат в экспедиции. Вогул, как мне показалось, что-то явно напутал. Может, Гросс работал при нём курвиметром, или картографом, а Вогул подумал, что это фотоаппарат? А если нет? От этой мысли у меня холод побежал по спине. Я попросил Вогула удалиться и объяснил жандарму, что настоящая цель экспедиции является государственной тайной, а если Гросс фотографирует, то является государственным преступником. От моих слов жандарм побледнел, выхватил из кобуры револьвер и шёпотом произнёс:
— Если вы разрешите, я осмотрю вещи.
Мы осторожно прошли к палатке Гросса и приступили к осмотру его вещей. Акт осмотра составил околоточный жандарм, и к данной объяснительной я его прилагаю.
При осмотре обнаруженные вещи сразу указали на то, что Гросс занимался шпионством. Если судить по снаряжению, он был резидентом кайзера. Мы решили устроить в палатке засаду и арестовать его, как только он вернётся из тайги».
