Риль вздохнула:

— Плохо дело. После того как в Убаре погиб герцог и его сыновья, а замок Убарис был разрушен, власть там как-то незаметно перешла в руки служительниц Всемилостивой Амны. Действуя по приказу матери Полонны, они обыскали там всё, перевернули каждый камешек, каждую досочку, залезли в каждую щель, но так и не нашли Чистое Сердце.

Приняв из рук служанки запотевшую кружку, Хёльв попробовал пиво, закусил сухариком из тарелки Лэррена.

— Тогда они стали искать его при помощи своих несчастных послушниц? Ойны и ее подруг? Чистых, как их называли?

— Именно. Проведенный ритуал указал, что святыня находится в некоем глухом местечке, обозначенном далеко не на каждой карте… Здесь. В Мертвоозеръе.

Хёльв не удивился. Лэррен — судя по скорости, с которой он продолжал уплетать принесенное ему рагу, — тоже.

— Если говорить совсем точно, — добавила Риль, — то линии сходятся на замке, в котором жил Фархе.

— Это не замок, — пробормотал юноша, рассматривая старого выпивоху, уснувшего прямо на соседней скамье. Это был Кукис-кузнец — его давний знакомый. Хёльв еще раз обежал глазами трактирную залу: ему казалось, что он вернулся в прошлое, только несколько кусочков мозаики пока не встали на место, портя картинку.

— Что же? — удивленно переспросила Риль. — Курятник? Хёльв нервно икнул и с ужасом воззрился на чародейку.

— Там просто башня… Довольно старая, — ответил он чуть погодя.

— Иллюзия?

— Вроде того.

Эльф засмеялся, не переставая жевать.

— А ты у нас, оказывается, большой специалист в магии?

— Лэр, прекрати. — Риль подняла руку, удерживая готового вспыхнуть Хёльва. — На данный момент совершенно не важно, чем на самом деле является обиталище Фархе. Важно другое — как туда попасть.

Кокетливо улыбаясь, к столу подбежала подавальщица, поставила перед Хёльвом плетеное блюдо с лаковыми коричневыми пирогами и булочками, которые истекали капельками масла. Нос Лэррена хищно зашевелился.

— А что нам мешает это сделать? Просто взять да войти?

— Вокруг замка десятерное кольцо из сестер Всемилостивой Амны, — пояснила Риль. — Мы с Мерлоком уже пытались туда пробраться… Такое ощущение, что Полонна созвала монахинь со всей империи, — лес и овраги совершенно серые от их роб.

Хёльв ухватил с тарелки верхний пирожок и тут же уронил его, зашипел, стал дуть на пальцы.

— Что же они там стоят, интересно? — заметил эльф, спокойно надкусывая булочку с заварным кремом. — Почему не вломятся в дом покойника и не вернут свое сокровище?

— Насколько я понял из обрывков разговоров, замок окружен каким-то барьером, — впервые подал голос Мерлок — Магическим. Невидимым.

Риль погладила пальцами ножку бокала.

— Барьер меня волнует мало. Думаю, Хёльв пройдет через него без проблем — ведь один раз ему это уже удалось? Тем более сейчас — колдун же его ждет. Меня интересует, как мы проскользнем мимо монахинь.

Накинув на ладонь салфетку, Хёльв предпринял вторую попытку угоститься пирогами. Осторожно прожеван первый кусочек, он зажмурился и замаслился довольной улыбкой.

— Неужели они нас не пропустят? В конце концов, здесь не монастырь и власть принадлежит отнюдь не им.

— Кому только, хотела бы я знать, — проворчала чародейка. — Нам и пары шагов ступить не дали — вежливенько развернули и отправили прочь. — Она вздохнула и с досадой прищелкнула пальцами. — И точки телепортации внутри нет, а создать временную — слишком сложно. Да и невозможно даже, не побывав сперва внутри…

Снова вздохнув, Риль резко поднялась и двинулась к буфету, на ходу указывая засуетившемуся хозяину на глиняный кувшин с лазурно-желтой символикой самарагдских виноградников. Хёльв проводил ее взглядом, наблюдая, как она уперлась ногой в стену и облокотилась о стойку. Вся ее поза — небрежная, но исполненная скрытой силы — напоминала о чем-то знакомом, о кусочке мозаики, еще не вставшем на место.

— Ого. Надо же, — сказал Лэррен, глядя на что-то через плечо приятеля.

Хёльв обернулся, и его брови поползли вверх. Он медленно встал да так и замер, ухватившись обеими руками за столешницу. Последний кусочек мозаики со щелчком занял свое место.

ПОДХОДЯЩАЯ ЦЕНА

Бордель «Под осинушкой» почти не отличался от других заведений Краснокирпичного переулка: та же просторная прихожая с множеством шкафов, полочек и вешалок, та же обитая бархатом гостиная, служащая по совместительству закрытым кабачком «для своих», та же резная, лакированная лестница на второй этаж. Поверхностный взгляд не нашел бы никаких различий между «Осинушкой» и «Маленькими радостями» — публичным домом напротив.

Отличие, однако же, существовало.

Дощатые полы в «Осинушке» были прикрыты коврами — вытершимися, поблеклыми, но вполне чистыми. На окнах красовались опрятные занавески, перетянутые бантами, цветы в вазах всегда были свежими, скатерти на столах — белоснежными и накрахмаленными. Именно эта аккуратность и какой-то трогательный уют привлекали сюда гладких, привыкших к сытой жизни купцов, зажиточных мастеровых и крестьян. Благодаря той же аккуратности и — в меньшей степени — капустным пирожкам бордельной кухарки в заведении всегда толпились прибывшие с Гилейского хребта гномы, а удивительная по крепости вишневая наливка магнитом притягивала в «Осинушку» кавалеров ночной дороги. Разбойников, говоря по-простому.

Уно Фрикс вошел в бордель уверенной походкой частого гостя. Не дожидаясь помощи горничной, повесил плащ на крючок и, сунув торбу под мышку, направился в гостиную. Время было не позднее — в храме Всемилостивой Амны только позвали к послеобеденному молению, — но многие завсегдатаи уже расположились на диванах и за столами. На Уно внимания не обратили: изрядно подпившая компания с хохотом обсуждала императорский поход и его политические последствия.

— А денежки-то чьи? Наши денежки, наши! Мои, Виникса, Треухого!

— Как же. Твои. Скажешь тоже. Отродясь у тебя монет не водилось.

— А я образно говорю! Образно — наши.

Запыхавшаяся служанка предлагала посетителям традиционные осенние закуски: яблочную слойку, свежие колбасы, виноград. Пышная коса девушки растрепалась, лицо порозовело.

«Слегка простужена», — машинально отметил Уно, подзывая ее к себе.

— Да, сударь? — чуть в нос проговорила она.

— Руперта?

— Хозяйка у себя, сударь. Спрашивала о вас.

— Все приготовлено?

— Как вы просили, сударь. — Уно кивнул:

— Спасибо, Касенька.

— Вам что-нибудь подать?

— Воды. Хотя, впрочем, не надо, потом выпью. И вот еще… — Он придержал девушку за рукав. — Найди время выпить чай из тех травок, что я на прошлой неделе приносил. Помнишь? А то завтра работать не сможешь.

Никем не замеченный, он поднялся по лестнице на третий этаж и постучался в дверь хозяйки борделя.

Руперта сидела за конторкой и сосредоточенно изучала амбарную книгу, одновременно делая пометки мелом на грифельной доске. Узловатые, совсем не женские руки выводили цифры, уверенно скользили по строкам и столбцам, перебирали страницы.

— Ах, вот оно где! — Голос Руперты тоже не отличался нежностью. — Дрова, опять растреклятые дрова! И куда их столько идет? Не бордель, а хренова парилка.

Уно деликатно покашлял:

— А, пришел! Садись куда-нибудь. Или нет, лучше посмотри, все ли так, как ты заказывал.

В приоткрытую дверь заглянул любопытный карий глаз. Раздалось перешептывание и хихиканье.

Руперта отложила книгу и встала. Меловая пыль облачком слетела с ее утесоподобного бюста.

— Заходите, заходите! — громыхнула она. — Только по очереди, не толпой. Чай, не ярмарка.

Перешептывание усилилось, потом на мгновение стихло, и в комнату прошмыгнула первая девушка.

Уно Фрикс очень любил жизнь. Была ли его профессия следствием этой любви или любовь — следствием профессии, установить уже невозможно. Только и его судьба, и судьбы многих других людей решились в тот весенний день, когда добродушный толстяк Фрикс-старший привел семилетнего сынишку на обучение к знаменитому на всю округу лекарю.