Если Ванда Готар и хотела спросить Падильо, а кто, по его мнению, убил ее брата, она не успела бы этого сделать, потому что Падильо поднялся, повернулся и направился к двери, за которой, согласно указаниям официанта, находился кабинет доктора Ас-фура. Я последовал за Падильо.

За дверью мы увидели лестницу. Поднявшись, попали в длинный коридор, который давно не подметали. И тут же справа раздался густой бас: «Сюда, мистер Падильо».

Миновав коридор, мы оказались в комнате, напоминающей Египетский зал исторического музея. Нас встретила большая статуя Осириса, короля мертвых, которому составляла компанию его сестра-жена Исида, богиня плодородия, вспомнилось мне. Откуда — не знаю. Возможно, из какого-то фильма. И ковры были восточные, возможно, из Ливана, но, несомненно, дорогие.

Окон я не обнаружил, но их могли скрывать тяжелые портьеры из настоящего шелка, висящие вдоль двух стен. Понравился мне и большой барельеф, возможно, украшавший в свое время могилу Рамсеса VI, и голова Клеопатры, достойная Британского музея. Обстановку дополняли несколько удобных кресел и огромный стол, за которым стоял необъятных размеров мужчина. Доктор Асфур мог бы похудеть на сто пятьдесят фунтов, и этого никто бы не заметил. Таким же толстым был и король Фарук.

— Вы, должно быть, мистер Падильо, — бас Асфура напоминал раскаты весеннего грома. — В глазах у вас есть что-то испанское.

— Остальное — эстонское, — Падильо пожал протянутую руку. — Мой партнер, мистер Маккоркл.

— Шотландец? — рука Асфура оказалась на удивление маленькой, хотя и пухлой.

— Есть немного. А также англичанин и ирландец. Все перемешалось так давно, что теперь уже и не узнаешь.

Он указал на кресла.

— Присядьте, господа.

Сам доктор Асфур садился очень осторожно, словно сомневался, а выдержит ли его вес массивное кресло. Он крепко взялся за подлокотники, а уж затем опустился на сиденье.

Я прикинул, что ему лет сорок, максимум сорок пять. Впрочем, о возрасте толстяков судить особенно сложно. Его большая голова сидела на коротенькой шее, крючковатый, тонкий нос резко выделялся на круглом лице, с губ не сходила улыбка, и перед нами постоянно сверкали его белые зубы, а темные глаза, похоже, не упускали ни единой мелочи.

— Родился я, как вы, наверное, уже догадались, в Египте. Но принял американское гражданство, — он помолчал. — Так вы приехали из Вашингтона. Отдохнуть или по делам?

— По делам, — ответил Падильо. — У нас с мистером Маккорклом ресторан в Вашингтоне.

— Правда? Мне частенько приходится бывать в этом городе. Как он называется?

— "У Мака", — ответил я.

— Рядом с Коннектикут-авеню?

— Совершенно верно, — подтвердил Падильо.

— Хотя там я ни разу не обедал, мне его рекомендовали. И человек, который рассказывал мне о нем, был в полном восторге. У вас действительно превосходный ресторан?

— Во всяком случае, получше многих, — Падильо относился к тем, кто считает совершенство недостижимым. — Когда речь заходит о ресторанах, такие эпитеты, как превосходный, нужно употреблять крайне осторожно.

Доктор Асфур согласно покивал, пригладил венчик черных волос, окружавший его обширную лысину.

— Так чем вызван ваш приезд в Сан-Франциско? Вы ищете нового повара? Или метрдотеля? — ответить он нам не дал. — Нет, с этим вы бы не пришли в «Арабский рыцарь». Вы, разумеется, отметили, что это не первоклассный ресторан, — и он одарил нас очередной улыбкой.

— Мы думаем о расширении нашей фирмы. Уже побывали в Нью-Йорке и Чикаго. Теперь хотим ознакомиться с Лос-Анджелесом и Сан-Франциско.

— Города с процветающим ресторанным бизнесом, — доктор Асфур покивал, одобряя наш выбор. — Но я все-таки не пойму, с чего вы оказались здесь. Вам больше подошли бы «У Джека» или «У Эрни».

— Мы также ищем одного приятеля, — добавил я.

— Приятеля?

— Со Среднего Востока. Из Ллакуа.

— Нам сказали, что выходцы со Среднего Востока отдают предпочтение вашему ресторану, — уточнил Падильо.

— Из Ллакуа, — задумчиво протянул доктор Асфур. — Редко кто заглядывает сюда. И то обычно проездом. Им всегда чего-то надо. Бесплатный ужин. Или ночлег, — он пристально посмотрел на нас. — Иногда и убежище.

— Вы им помогаете? — полюбопытствовал Падильо. Доктор Асфур достал из коробочки на столе толстую сигару, неторопливо раскурил ее.

— Я не всегда хозяйничал в ресторане. В Александрии я был врачом. Позвольте отметить, хорошим врачом. Возможно, слишком хорошим. Мне пришлось эмигрировать. Сюда я приехал в надежде продолжить врачебную практику. Но не получилось. Причина тому — невероятная глупость моих коллег из Ассоциации американских врачей. Мне не разрешили практиковать в Соединенных Штатах, пока я не сдам никому не нужные экзамены. Мой рассказ не наскучил вам?

— Отнюдь, — заверил его я.

— Короче, я отказался выполнить эти требования и начал делать аборты. Это были самые счастливые, и наиболее прибыльные, годы моей жизни, — он помолчал, наверное, перебирая их в памяти один за другим. С нескрываемым удовольствием. — Состояние мое росло, но со временем, спасибо местным властям, мне пришлось бросить это дело. Ныне я управляю рестораном да помогаю арабам, у которых возникли определенные сложности.

— И делаете это из сострадания? — спросил Падильо.

Доктор Асфур печально покачал головой.

— Боюсь, что нет, сэр. Желание служить людям уступило другим чувствам. Более низменным. Жадности и, — он похлопал себя по громадному животу, — ...обжорству. Ныне все услуги я оказываю только за деньги.

— Вы помогли этим вечером низкорослому, лысому толстяку из Ллакуа? — прямо спросил Падильо.

Доктор вздохнул.

— Память у меня стала слабовата.

Падильо достал бумажник и положил его на край стола.

— Это лекарство всегда мне помогает, — кивнул Асфур.

— Сколько?

Доктор неопределенно махнул пухлой ручкой.

— Сначала я разожгу ваше любопытство. Чтобы вы стали щедрее. Его сопровождал англичанин, худой, высокий мужчина.

— Продолжайте, — вырвалось у меня.

— Им требовалось убежище на ночь. И на раннее утро. Я подумаю, эти сведения что-то да стоят.

— Сколько? — повторил Падильо.

— Скажем, сто долларов?

— Пятьдесят.

— Хорошо, пятьдесят.

Падильо вытащил из бумажника купюру в пятьдесят долларов и пододвинул ее к доктору. Тот радостно улыбнулся.

— Я назвал им адрес. Разумеется, не забесплатно.

Падильо кивнул.

— Сколько мы должны заплатить за этот адрес?

— Пятьсот долларов.

— Двести.

— Может, четыреста.

— Триста.

Асфур вздохнул.

— Я не люблю торговаться. Особенно с женщинами. Аборты я делал с удовольствием, а когда мы начинали обсуждать мое вознаграждение, хотелось на все плюнуть. Триста пятьдесят.

— Триста двадцать пять, — последовал ответ Падильо.

Доктор закрыл глаза и кивнул. Падильо выложил три сотенных, добавил двадцатку и пятерку. Доктор открыл глаза, с улыбкой потянулся к деньгам, но Падильо накрыл их рукой.

— Сначала адрес.

— Разумеется. К югу отсюда, на Майна-стрит. Записать?

— Если вас это не затруднит. И распишитесь внизу.

Доктор пожал плечами, выдвинул ящик, достал лист плотной, кремового цвета бумаги, написал адрес, расписался и вытянул перед собой обе руки, одну — с листком, вторую чтобы получить деньги. Лист Падильо передал мне, а доктор тем временем взял со стола пятьдесят долларов, добавил к остальным купюрам и убрал их во внутренний карман пиджака. С неизменной улыбкой: деньги вызывали у него теплые чувства.

Падильо и я встали и уже повернулись к двери, когда доктор откашлялся, словно хотел что-то сказать, но не знал, с чего начать.

Он посмотрел на Падильо, на меня, вновь на Падильо.

— Эти сведения я продал вам дешево, очень дешево.

— Я так не думаю, — возразил Падильо.

— Спрос всегда поднимает цену.

— Какой спрос?