Я тоже там был, но чувства «ошибись я на шаг» не возникало. По сути своей я — оптимист…

На следующий день я проснулся около семи. Взяли на анализы кровь, затем вызвали в отдельный кабинет и, определив, что показатель холинэстеразы пришел в норму, позволили выписаться. При этом порекомендовали месяц избегать резких нагрузок. На весенние каникулы мы планировали всей семьей поехать покататься на лыжах в местечко Аппи, и я пытался спорить с врачом, дескать, я совершенно здоров, но врач объяснил: показатель холинэстеразы низковат, поэтому в таком состоянии заниматься спортом нельзя. В каком таком состоянии, я, правда, сам не знал. Но лыжи пришлось отменить. Жаль, тем более, что я так ждал.

Через два дня я был на выпускном. В больнице рекомендовали выбросить одежду, в которой я был. Но я не мог пойти на выпускной без формы, поэтому мама выстирала ее вручную, высушила, и я ее надел. Потом выбросил. Недавно купленную новую форму.

Вы видели, что показывали по телевизору?

Да, хотя я не понимаю людей из «Аум Синрикё». Считаю их организацию очень странной. Зачем под предлогом религии делать такие вещи? Уйти из дому, отдать все свое состояние секте… О чем они там думают? Я не очень долюбливаю религию, и не питаю особого интереса к тому инциденту. Мне куда интереснее преступники высокого полета. Например, вроде Миядзаки Цутому[71]…

Я уже почти забыл, что имел отношение к инциденту в метро. Стараюсь никому об этом не рассказывать. Сразу после инцидента меня расспрашивали: ну, как это было? — но я отвечал: ничего особенного. Учителя беспокоились, но в сравнении с этим куда больше разговоров между товарищами вызвало то, что мое имя показывали по телевизору в списках пострадавших.

Мама: Этот ребенок всегда спокоен и невозмутим. Так просто его не прошибешь. И еще — возможно, это нескромно, но после инцидента родственники, сочувствуя случившемуся, давали деньги[72]. Похоже, для Юскэ именно это оказалось намного важнее. По сути, он сразу получил деньги и по случаю поступления в школу, и в связи с госпитализацией. Также выделили 10 000 иен представители метро. Хотя именно метро оказалось главным пострадавшим, и им пришлось нелегко.

Да, я купил на них модели поездов для железной дороги. Короче, растратил полностью.

То, что испытал г-н Накадзима в токийском метро 20 марта 1995 года, на удивление, похоже на рассказ Кодзо Исино, чье интервью приведено выше. Они примерно одинаково столкнулись с зарином на станции Касумигасэки, примерно в равной степени пострадали. Небольшая разница в возрасте есть, но оба — офицеры Штаба военно-воздушных сил, элитные выпускники Института обороны. Похожи даже их судьбы: оба не стали пилотами и, стиснув зубы, вынуждены нести наземную службу. Они служили в одни сроки и в одном месте, поэтому не могли не знать друг друга, но то, что они оба откликнулись на просьбу об интервью, — чистая случайность.

И тот, и другой — приятной внешности, хорошего воспитания, но при этом оба говорят отрывисто. Разумеется, рассказ о происшествии для нас очень важен, но для меня было не менее интересно в частном порядке выслушать длинные истории людей, служащих в Генеральном штабе. И пусть они на меня не обижаются, но своим имиджем они напоминают не военных, а «технократов из физкультурного общества».

Беря подобные интервью, начинаешь понимать, как все-таки сложно разговорить государственных служащих. Цедят каждое слово, превыше всего ставят анонимность. Одним словом, туману напускают. С учетом того, что инцидент произошел в окрестностях Касумигасэки, среди пострадавших должно быть немало представителей министерств, но мы, к сожалению, договориться с ними об интервью не смогли. И лишь представители военного ведомства стали исключением, всецело и охотно способствуя сбору материалов. Пользуясь случаем, выражаем им глубокую благодарность.

Интервью проходило на месте службы — в просторном и светлом офисе базы военно-воздушных сил самообороны в Ирума. Г-н Накадзима моложав, волосы черные без седины, военная выправка. Совсем не выглядит на сорок девять. Занимаемая должность — начальник штаба командующего.

Главная причина поступления в военный вуз — провал на экзаменах в другие. Еще одна причина в том, что наша семья — семья потомственных военных. И отец, и дед — выходцы из военных училищ. Получается, что я уже в третьем поколении. Дядька — младший брат отца — уже на пенсии, но он по совету деда после войны поступил на службу в силы самообороны.

Я хотел стать пилотом, но меня «списали на землю». Первым делом я освоил пропеллерный одномоторный самолет, затем учился летать на простом реактивном. На стадии тренировочных полетов на штурмовиках меня забраковали. Я мог спокойно взлетать и садиться, летая в одиночку, но когда приходилось координировать действия во время групповых полетов, я с трудом ориентировался в объемном пространстве, и меня перевели в наземную службу. Счет расстояния в таких полетах идет на метры, и держать дистанцию очень сложно.

Для меня это стало сильным шоком. Подумывал даже бросить службу. Но куда меня тогда возьмут (смеется)? Произошло это в 1972 году. В первый же год после назначения.

Первое место наземной службы — радарный пост. Год прослужил я на базе радаров в Тибе. Раньше это называлось «токийский экспресс» — когда советские самолеты залетали со стороны Тихого океана. Их целью было детальное наблюдение за японским электромагнитным климатом. Как правило, это были огромные бомбардировщики или самолеты-разведчики. Доставили они нам хлопот. Сейчас они почти не летают, а тогда такие полеты исчислялись сотнями.

Затем я вернулся в Институт обороны, занимался технологическими исследованиями. Моя специализация — электромеханика, и дальше — радары. Приравнивалась к уровню кандидата наук. Затем перевели служить на базу Ирума. Моей работой была оценка функциональных возможностей новых моделей наземных радаров.

Сейчас используемые силами самообороны радары — все японского производства. В основном двух фирм: «Мицубиси» и «Эн-и-си». Первым делом мы составляем спецификацию, согласно которой изготавливают пробные экземпляры. Получив образцы, проверяем, выдерживаются ли параметры. Не в смысле переделки, потому что, как правило, все сделано в точном соответствии со спецификацией. Но иногда всплывают крупные ошибки. Например, неточность в софте.

Затем меня переводили в разные места. От главного штаба военно-воздушных сил самообороны в Футю и школы командного состава на Итигая до отдела кадров Генерального штаба военно-воздушных сил на Роппонги. Больше всего хлопот вызывала работа с кадрами. Решаешь, кого куда перевести, кого повысить в звании и должности.

Год провел в техническом отделе того же штаба, затем год — в отделе обороны, после — год в отделе оборонительных исследований. На пару лет выезжал в связной штаб префектуры Коти. Там я набирал добровольцев в силы самообороны. Работа по набору — несложная. Есть определенная норма, а в тот период — наоборот, добровольцев оказалось так много, что некоторым пришлось отказывать. Как раз лопнул «мыльный пузырь». В эпоху расцвета экономики выпускники школ стремились устроиться в хорошие частные фирмы. Стоило конъюнктуре ухудшиться, и начала крепнуть тенденция предпочтения государственной службы. Плюс к тому в Коти, как правило, с набором в солдаты проблем не возникало никогда. Хотя самый «добровольный» регион страны — остров Кюсю. Видимо, сказываются традиции исторической земли воинов.