Но все равно долгое время я не мог спать крепко. Иногда краснел потолок, я нажимал кнопку вызова и спрашивал медсестер и врачей, почему потолок такой красный? Дня через три тревожить их перестал.

Через неделю меня наконец-то перевели из реанимации в простую палату. После чего я перестал видеть кошмары. Странное дело, да?

После майских выходных, наконец, вышел на работу. Самому казалось, что я поправился, но что-то было не то. Хорошо хоть мог трезво судить о вещах. В этом смысле, слава богу, все было в порядке. На работе сначала тоже беспокоились, подвели меня к решению некоторых проблем, и успокоились, когда я проделал все четко. Я сам вздохнул облегченно. Кто, как не я, должен был бояться за собственную голову.

Но память сдала. Чтобы вспомнить, требуется много времени. Например, знаю, как зовут человека, но вспомнить не могу. Но стоит напрячься, с полминуты, минуту подумать, и оно всплывает. Выходит, у меня в голове нарушена некая схема. И команде приходится двигаться в обход. На это и требуется время. Но я ничего не забыл.

Наоборот, скорость принятия решений стала стремительней. И чувствовать я стал тоже быстрее. Я по характеру человек мнительный, но в последнее время принимаю решения быстро. Решимость повысилась, что ли. Перестал лишний раз сомневаться. Собрал мышление кулак. Пропала нетерпеливость. Решаю с лету. Коллеги тоже считают, что я изменился. Может, отчасти стал вспыльчивее. Когда льют в разговоре воду, прерываю собеседника и сразу говорю по сути.

Быстрое принятие решение — совсем неплохое приобретение. Вот только память и устойчивая сосредоточенность ухудшились. Нельзя сказать, что я не могу сосредоточиться, только не получается находиться в таком состоянии долго. Проходит какое-то время, и будто заканчиваются батарейки, после чего уже не хочется ничего. Фразы вроде: «Ну, держись, еще малость», — абсолютно не действуют. Наоборот, от этого только начинает болеть голова. И тут уже ничего не поделаешь. Нет, наш разговор я переношу вполне нормально. Но стоит взяться за мелкую работу, как очень устаю. Читаю текст, но ничего понять не могу. Не лезет в голову. Просто слежу поверхностно за набором букв, не понимая смысла. Такое ощущение, будто исчерпываю мысленную энергию.

Какое-то время я переживал, что же будет дальше, но сейчас я восстановился, появилась выносливость.

Ходить мне тоже непросто. Покачиваюсь и прикладываю силы, чтобы ходить прямо. Как в состоянии опьянения. Пытаешься идти прямо, а ноги как ватные. И это состояние возникает до сих пор. Мне не рекомендуется управлять автомобилем. По той же причине — быстрой утомляемости. В рамках постбольничной реабилитации я садился за руль, но отдыхал через каждые полчаса: ехал, останавливался, и снова отдыхал. После длительной езды пришел домой страшно уставшим, опустошенным и физически, и морально. Уже потом одна знакомая медсестра, услышав эту историю, крепко ругала меня за глупое ребячество.

Долгое время я занимался теннисом, но теперь сжимаю ракетку с большим трудом, стал намного быстрее сдавать на корте. Поиграю до обеда, — и все. Жена говорит: у тебя почва уходит из-под ног. Думаю, дело не в почве, просто внезапно наваливается усталость. Причем подступает не постепенно, а незаметно, даже ахнуть не успеешь.

Г-жа Ёсиаки: В последнее время у него изменились глаза. Сам он, думаю, этого не замечает. Но сейчас это уже не те глаза, что пристально смотрели на меня раньше. Причем дело не в фокусе. Они стали меньше, смотрят на человека, и будто бы не видят его. Смотрят сюда, и вместе с тем уставлены куда-то туда, вдаль. Думаю, он, вряд ли замечает за собой это. Сейчас его глаза стали прежними, но до начала этого года были совсем иными. Будто глаза ему солнце слепило.

Перемены в семье? Он стал более замкнутым. Станет плохо — замолкает. Похожее водилось за ним и раньше, но все равно было иначе. Лишь бросал коротко: «доброе утро» или «я вернулся» — и только.

Как глубоко он замкнулся в себе, как ему тяжко переносить онемелость, головную боль, звон в ушах, мы не представляли. Сколько ни объясняй такое, понять невозможно. Это известно лишь ему самому. В последнее время я наконец-то на уровне собственных ощущений стала понимать, что и когда у него болит.

Но если честно, когда он молча уходит в себя, в доме становится мрачно, дети беспокоятся за папу. И вот в последнее время он несколько научился «держаться еще малость». Я это чувствую.

Порой становится нестерпимо. Ничего не хочется говорить. В такие минуты помогает сон. Хоть немного поспишь, и становится легче.

Прохожу курс лечения от посттравматического синдрома у психотерапевта. Пью лекарства. После них глазам становится легче. Но зато усиливается онемение. Нечто вроде побочного действия. Пора бы прекратить его пить. Перейти на более естественные способы лечения.

Несколько раз был на грани потери сознания, стоило сесть в метро. Становилось трудно дышать. Подумал: так не годится, — напряг руки, живот, собрался и постепенно пришел в себя. В этом году такого ни разу не было, а вот в прошлом случалось несколько раз. Волей-неволей приходится ездить в метро. Другого способа добираться на работу нет. Страшно, больно, однако ничего не поделаешь. Только в третий вагон я больше ни ногой.

В шестьдесят выхожу на пенсию, после чего хочу заняться волонтерской деятельностью с возможностью применения английского языка. А также вдоволь наслаждаться лыжами, теннисом, гольфом. Кроме того, хочу улучшить навыки обращения с компьютером: попробовать работу по воспитанию кадров с применением управленческого софта. Освоить каллиграфию. Путешествовать вдвоем с женой. Планов много. Желаний еще больше (смеется).

Главное — держать себя в руках. Я вот родился и двигаюсь к смерти. Умру — и всему конец. И меня больше не будет. Именно поэтому я должен нести ответственность за все, что сделал. Интересно, осознают ли в «Аум Синрикё», что это такое — ответственность? Могут ли они понять настроение пострадавших?

Хочется, чтобы они хоть в чем-то признали свое преступление. Я этого очень хочу. И чтобы они взяли на себя ответственность за содеянное. А если могут вернуться к честной жизни, пусть возвращаются. Я не говорю им: умрите! Только считаю, что перестраивать себя нужно собственными силами. Таков закон.

Серый костюм, белая рубашка, темно-зеленый жилет, солидный галстук. Все чистое и аккуратное, без каких-либо лишних украшений, поэтому первое впечатление о нем, пожалуй, таково: выдающийся работник компании, выходец из сферы естественных наук. Однако ему не присуща отрешенно-фанатичная атмосфера «вольной теории».

По возрасту он — в самом расцвете сил, среднего сложения и роста, кровь с молоком, ровный спокойный взгляд, уверен в собственном здоровье. Немногословен, но говорит четко, без запинки. Выслушав его полуторачасовой рассказ, можно сказать, что это честный, внушающий доверие человек. Порядочный гражданин, ревностный исследователь, настоящий семьянин. Вроде так. Семья состоит из жены и трех дочерей. И, позволю себе предположить, он пользуется успехом среди соседских домохозяек.

В школьную пору он услышал от учителя, как для одного человека книга о рыбах стала предпосылкой для занятия ихтиологией. Катаяма-сан задался вопросом: неужели это так интересно? Заинтересовался, и в конечном итоге поступил в Токийский институт рыбного хозяйства. Странная, конечно же, вещь — течение жизни. С тех пор вся его судьба посвящена плавникам и жабрам. В институте специализировался на рыбных пищевых продуктах, после окончания поступил на работу в крупную пищевую фирму морепродуктов и занимался в НИИ исследованиями мясных и морепродуктов. Сейчас отошел от науки и возглавляет производственный отдел. Со специальности, имеющей дело с рыбой, перешел на руководящую должность, имеющую дело с людьми.