Фирма пищевых морепродуктов — где ей быть, как не рядом с рыбным рынком Цукидзи? По пути на работу и произошла его встреча с зарином.
Утром выхожу из дома в семь и сажусь на электричку, отправляющуюся со станции Митака в 7:25. Это — правило. Станция — начальная, поэтому езжу сидя, что очень удобно. На работу приезжаю примерно в 8:20. Рабочий день начинается с девяти, таким образом, у меня в запасе есть сорок минут. За это время я навожу порядок и практически приступаю к работе раньше времени. Утро — самое лучшее время для докладов и переговоров. Иначе потом никого не застанешь — все на совещаниях, собраниях.
Определенного времени ухода с работы у меня нет. Бывает, задерживаюсь до десяти, хотя обычно возвращаюсь около восьми. Конечно, десять — это не предел, но после десяти уже откровенно тянет домой. Шансов застать детей не в постели после десяти крайне мало.
В Коганэи мы переехали за пять месяцев до происшествия. До тех пор жили в корпоративном жилье на Коэндзи. И вот, наконец, купили квартиру. Едва родилась маленькая, переезд, старшая поступает в среднюю школу — одним словом, сплошные заботы.
Признаться, мне нравилось в Коганэи. Для жилья очень даже спокойное место. К тому же родители жены жили на Татикаве, ее младший брат почти одновременно с нами купил на Коганэи дом. В общем, когда все рядом — удобно. Корпоративное жилье было отдельным удобным домом, правда, староватым. Купить подходящий нам новый дом было не по карману. При этом мне стукнуло сорок, пора бы обзаводиться собственной крышей. Вот и пришлось поднатужиться. Времена «мыльного пузыря» миновали, цены понизились, проценты по кредитам тоже. Правда, сейчас они стали еще ниже…
По понедельникам у нас обычно совещание. Но в этот день из-за праздников решили его не проводить. Некоторые взяли отпуск, но мне было не до отдыха: предстоял годовой отчет. Я вышел из дома как обычно. Одет был примерно так, как сейчас: тоже пальто, тот же костюм, тот же портфель. Все то же самое. Сначала сказали: на одежде остался зарин, ее необходимо выбросить, — потом оказалось, что можно не выбрасывать. Я оставил, ношу до сих пор. На всякий случай, правда, сдал в чистку. Выбрасывать жалко: пальто и портфель были совсем новые… Так и пользуюсь, проблем не вызывает.
В тот день я, как обычно, ехал сидя в вагоне линии Тодзай. На Каябатё пересел на линию Хибия. Станции по порядку: Каябатё, Хаттёбори, Цукидзи. На всех трех сплошная давка. Особенно на пересадке с линии Тодзай. Голова поезда ближе всего к выходу на пересадку, пройдя по переходу, там садишься в конец поезда линии Хибия. Просто пересечение станций находится под прямым углом, и здесь самый напряженный поток пассажиров.
Видимо, поэтому я стараюсь не садиться в последние вагоны линии Хибия, а проходить вперед по платформе. В хвосте всегда давка, не всегда еще попадешь в вагон. К тому же мой выход на Цукидзи в голове поезда, в том числе поэтому мне удобнее проходить вперед.
Иду вперед по платформе, насколько это удается, и где-то там сажусь в вагон. Есть время — дохожу до первого вагона, нет — стараюсь сесть как получится. Иными словами, определяю место посадки по времени прибытия поезда на платформу. И чем дальше проходишь вперед, тем свободнее внутри. На работу езжу всегда в одно и то же время и уже знаю, когда появится поезд. Выходит, чаще всего я сажусь в вагон где-то посередине состава.
В тот день поезд немного запоздал. Помню, что прошел по платформе дальше обычного. Сел в вагон далеко впереди. Поезд был, как всегда, а может, чуточку сильнее полон. Рабочий день между выходными — народу должно быть мало, но оказалось все наоборот. В какой по счету сел я вагон, не знаю. Уже потом, вспоминая место посадки, пришел к мысли о четвертом.
Пока я ехал, обратил внимание на большое количество кашляющих людей. Закашлялся и я, предполагая, что подхватил простуду. Причем не только я один. Помню, подумал: они что, все тоже заболели? Было тяжело дышать. Я выходил на Цукидзи. Хотелось как можно скорее оказаться наверху, вдохнуть свежего воздуха. Поэтому стоило поезду остановиться на Цукидзи, я спешно вышел и двинулся к выходу. Проходя перед третьим вагоном, я вскользь заметил, что в вагоне лежит один, а снаружи один или два человека. Все — пассажиры.
Выйдя наружу, я вдохнул полной грудью и почувствовал, как полегчало. И пошел прямо на работу. Добравшись до рабочего места, поймал себя на мысли: сегодня как-то мрачновато. Помню, посмотрел на потолок, включен ли свет. Такое ощущение, что повсеместно не хватает яркости. Но другие так не считали, ничего не могу понять. У кого-то болела голова, но в целом ощущения ненормальности происходящего еще не было.
Тем временем за окном начал кружить вертолет. Наше здание очень высокое, окна выходят на Гиндзу. Смотрю — там опускается вниз вертолет. А приходящие на работу в один голос твердят: «В метро что-то неладное». — Раз так, решили включить телевизор. Но там еще ничего не было. Информация не поступала. Подумали, что телевизор все-таки лучше оставить включенным.
Некоторые до сих пор на работе не появились. Тут я начал волноваться: странно, что же могло произойти? Все должны были прийти, но почти никого нет. Затем посыпались телефонные звонки: мол, задерживаемся, опаздываем. Первый телевизионный блок новостей о произошедшем показали около девяти — где-то примерно без десяти минут. Тогда мы поняли: стряслась серьезная беда.
Между тем, в общем отделе выяснили, сколько еще пострадало сотрудников, и всех нас направили в больницу. Дай бог памяти, человек шесть. Точно не помню, но шесть или семь человек расселись по двум рабочим машинам и поехали в больницу медицинского института Сёва. Тогда еще я никаких отклонений в состоянии не ощущал. Глаза не болели, кашель прекратился, и лишь слегка темновато вокруг.
Приехали в больницу — нам сразу же поставили капельницы. Там уже знали, что это зарин — по факсу им отправили способы экстренной помощи в случае отравления этим смертоносным газом. В данном случае действуйте так, а в данном — вот эдак, значилось в факсе; больница так и делала. Нам объяснили, что возможно сужение зрачков. Сделали анализ крови, мочи, проверили зрение. Затем нас положили в одну палату, где мы два часа провели под капельницами.
Кому было похуже, те остались в больнице. Я был в порядке и пошел на работу. Из числа оставшихся ночью отпустили тех, кто мог обойтись без госпитализации. Стоило мне вернуться на работу, как начальник предложил уйти раньше времени. Говорит: наоборот, будешь мешать, если останешься. И я ближе к вечеру пошел домой.
Сначала состояние было легким, и я думал, что вскоре все пройдет, но оно вопреки ожиданиям затянулось. Всю неделю мне было скверно, болела голова. Как-то не отпускало. Зрачки особо не беспокоили, а вот голова болела. Надеялся, что за выходные все пройдет, но никак не проходило.
Несомненно, я чувствую злость по отношению к самому действию — распылению зарина. Но когда задаешься вопросом, в чем же зло, достаточно ли преследовать лишь самого преступника, я что-то начинаю недопонимать. Молодость всех нас без исключения пришлась на пору студенческих волнений, «великого отказа». Нас не увлекал спорт — собиралась группа не записанных ни в какие секции парней, и все занимались, чем хотели. Но раз так, что в случае чего может послужить моральной опорой? Человек — существо слабое, ему всегда необходимо на кого-то надеяться. Хорошо, если в такой ситуации ответ найдется сразу.
На работе в минуты сомнений очень спасает, когда сверху говорят: делай так. Что бы ни случилось, отвечать будет начальство. Самому же этой ответственности можно избежать. Особенно это прослеживается у людей нашего поколения. Поэтому я вполне могу понять, когда говорят, что над сознанием верующих осуществляется контроль.
Я сам из сферы естественных наук. В «Аум Синрикё» ведь тоже есть элита естественников? На собственном примере могу сказать: своим делом увлекаешься. Пусть твои собственные разработки используются для изготовления оружия — какое это имеет значение? Думаю, у каждого есть желание непременно довести начатое исследование до конца. В этом смысле, когда дело доходит до принятия общего решения, люди вроде нас чувствуют себя слабыми. И мне кажется, пусть решение, хорошее оно или плохое, не принято, сначала нужно изучить сам предмет с позиции логики, вследствие чего возникнут подталкивающие вопросы вроде: «хочу попробовать сделать это так», «что будет, сделай я так», «тогда выполним и этот опыт». Вот это я понимаю.