Эсме как раз вышла на верхнюю площадку, чтобы спуститься вниз, и, случайно бросив взгляд в окно, заметила, что ее племянник Дарби и новая подруга Генриетта покинули дом вместе.

Эсме пошла по лестнице, напевая и чувствуя себя намного бодрее, чем обычно.

Что-то в спокойном признании и даже одобрении Генриеттой ее несчастного положения было безмерно утешительным. Генриетта права, считая, что ребенок Эсме не принадлежит ни одному мужчине.

В конце концов Себастьян предложил ей руку исключительно из чувства долга, считая себя виновным в смерти ее мужа. А Майлза трудно было назвать идеальным мужем, учитывая, что последние три-четыре года он открыто жил с леди Чайлд. Так почему она должна терзаться из-за них обоих?

Если бы Себастьян соизволил попрощаться с ней после того, как обольстил в гостиной, наверняка успел бы узнать, что Эсме и Майлз решили воссоединиться на следующую же ночь. Вместо этого он обошелся с ней, как с потаскухой, которой, по всей вероятности, считал, и просто вломился в ее комнату, будто так и надо. Словно она доступна всем пожелавшим отведать ее прелестей!

Пламя гнева зажглось в ее груди. Зачем она пролила столько слез из-за этого человека?! Себастьян Боннингтон, этот негодяй, который даже не спросил разрешения, прежде чем ворваться в ее комнату среди ночи! Кем он ее посчитал? Дешевой шлюхой, готовой залезть с ним в постель по первому зову? Глупец! Она не из тех женщин. И пусть не была верна брачным обетам, но ведь и Майлз изменял ей много лет с леди Чайлд. Это еще не причина относиться к ней как к куртизанке! Вот уже много лет как у нее не было любовников… до того единственного вечера с Себастьяном.

И ничто… ничто во время той памятной встречи не дало Себастьяну права предположить, что ее спальня отныне стала его территорией.

Она задумчиво погладила себя по животу, глядя в окно на цветник. Отныне никаких слез. И никаких разговоров о том, чтобы обездолить свое дитя, лишив его наследства. Генриетта — необычайно умная женщина. Никто и никогда не определит, от кого родился этот ребенок. Даже она, его мать.

Лучше она займется вот чем: женит Дарби на Генриетте, в результате чего он получит состояние, превышающее наследство Майлза: двадцать тысяч в год неотчуждаемого дохода, все, что получила Генриетта от своего отца. Разумеется, миссис Пидкок все уши прожужжала Эсме о том, как бедняжка Генриетта никогда не выйдет замуж, учитывая ее неспособность иметь детей, но все это вздор и глупости. Подобные вещи могут быть неизвестны в провинции, но сама она знала немало супружеских пар, которые, обеспечив себя необходимым наследником и еще одним сыном на всякий случай, решительно отказывались иметь еще детей. Сама она, до того как Себастьян застал ее врасплох, неизменно принимала необходимые меры предосторожности.

Существует немало способов… и она просто постарается, чтобы Генриетта узнала эти способы. Кроме того, вполне можно рассчитывать на богатый опыт самого Дарби.

В цветнике возился какой-то мужчина… с виду настоящий великан. Очевидно, Дарби все же нанял садовника через агентство. Остается надеяться, что садовник сумеет что-то сделать с розарием. Старик, до сих пор занимавший эту должность, очевидно, предоставил природе справляться самой. Когда она приехала сюда прошлым летом, на каждом розовом кусте цвело самое большее два цветка. Полураспустившиеся бутоны гнили прямо на ветках.

Она понаблюдала за незнакомцем еще немного. Он вел себя довольно странно. Определенно что-то делал с растениями, но что именно? Возможно, у него имелось лекарство от той болезни, которая убивала розы.

У нее ушло добрых полчаса на то, чтобы одеться потеплее и спуститься по склону. Газоны в Шентилл-Хаусе были довольно крутыми, и розарий находился в самом низу. Это было любимым местом Эсме. Кто-то из предков Роулингсов велел вколотить в землю длинный ряд белых подпорок для розовых кустов. Десять лет назад, когда они с Майлзом только поженились, здесь было море роз, роскошных, многоцветных, душистых. Сильный аромат пьянил всякого, кто забредал сюда. Конечно, сейчас, среди зимы, импровизированная галерея не представляла собой ничего, кроме голых веток и шипов. Так что же, спрашивается, он делает с розами?

Она умудрилась спуститься вниз, не подвернув щиколотки и не упав, и остановилась немного передохнуть. Она в жизни не носила подобных тяжестей, и этот ребенок казался настоящим богатырем. До беременности она имела самое смутное представление о том, как носят ребенка, прежде чем он решит появиться на свет, и это все. Никто не предупреждал об истерических припадках, распухших щиколотках и способности ходить вперевалочку, подобно утке.

Мужчина стоял посреди галереи, спиной к ней, но она видела, чем он занят. Читает книгу. Просто поразительно!

Она в жизни не слышала о грамотных садовниках! Во всяком случае, Мозес, предшественник этого, гордо подчеркивал, что он не занимается подобными глупостями.

Но садовник то и дело переводил взгляд с кустов на книгу и наоборот.

— Простите, — начала Эсме самым любезным, подобающим хозяйке поместья тоном, — я всего лишь хотела… — И тут ее голос замер.

Его кожа приобрела цвет темного янтаря. И одет он был без обычной элегантности. Неухоженный, растрепанный, ни малейшего сходства с титулованным аристократом…

Но ошибки быть не могло. Перед ней стоял человек, известный своим друзьям как Боннингтон, а всему остальному миру — как маркиз Боннингтон. А для нее — Себастьян.

Трудно сказать, узнали бы Себастьяна приятели так же быстро, как сама она. На нем были грубая рабочая рубашка с распахнутым воротом и кожаный передник. Себастьян выглядел более мускулистым, более энергичным, полным жизненной силы.

— У меня галлюцинация, — пробормотала она все тем же учтивым тоном, не сводя глаз с видения.

— Пожалуйста, прости за то, что испугал тебя.

Стоило ей услышать спокойный, рассудительный голос, как кровь отлила от головы и перед глазами все поплыло. Она пошатнулась и инстинктивно вытянула руки, чтобы уберечься от падения. Ладонь уперлась в теплую грудь. Он мгновенно оказался рядом, подхватил ее и прижал к себе. Еще секунда — и он уже сидел на железной скамье, не выпуская ее из объятий.

Эсме никогда не падала в обморок. Не в ее натуре было избегать конфликтов подобным образом. Даже в самые тяжелые моменты своего несчастного брака, когда наиболее благоразумным было бы элегантно опуститься на диван, изображая потерю чувств, она никогда на это не отваживалась.

Но Себастьян, очевидно, решил, что она лишилась сознания, потому что похлопывал ее по щекам, бормоча бессмысленные приказы:

— Пожалуйста, прошу тебя, очнись.

Она решила не открывать глаз. Что, спрашивается, делает Себастьян в ее розарии?! Ей нужно хорошенько подумать… хотя инстинкты искушали ее отдаться силе его рук и на секунду притвориться, что мир вовсе не холодное место, в котором она была вдовой с неизвестно чьим ребенком.

— Эсме! — уже настойчивее воскликнул он. Настоящий олух!

Открыв глаза, она взглянула в его лицо. Оно все приближалось, словно он решил обнаружить, по-прежнему ли обладает той же силой свести ее с ума, как раньше. Что-то в страстных голубых глазах и волосах цвета чистого золота заставило ее сердце забиться сильнее. Пустая, тщеславная женщина, другого имени ей нет! Ну почему эта строгая физиономия, безупречные манеры и непреклонность всегда вызывали в ней желание сорвать с него одежду и… Даже когда он был женихом лучшей подруги. Даже тогда. И даже сейчас.

И тут ей стало не по себе. Во время их последней встречи она была изящной, грациозной женщиной. Да, не слишком худенькой. Изгибы у нее были, ничего не скажешь. Она никогда не считалась пушинкой, как ее подруга Джина. Но изгибы — это то, что изгибается внутрь. А теперь она превратилась в настоящий шар: одни изгибы — и никакой талии.

И эта мысль мигом привела ее в чувство.