– Весьма надежный, – сказал я, осознавая, что, возможно, был первым человеком в истории, назвавшим Гастона Минза «весьма надежным» источником.

– Очевидно, она является тем «своим» человеком, который содействовал похитителям, – сказал я, – хотя, возможно, что она не отдавала себе отчета в своих действиях.

– Я попрошу инспектора Уэлча заняться этим.

– Хорошо, только, пожалуйста, скажите этому сукиному сыну, чтобы он проявил хоть немного такта, и если он не знает, что это такое, объясните ему.

Шварцкопф ничего не ответил; ни один из нас не нашел, чем заполнить наступившую тишину, и разговор тем и закончился.

– Еще один звонок, – сказал я Эвелин, которая по-прежнему слушала, затаив дыхание. Я снова вызвал телефонистку междугородной связи и позвонил Элиоту Нессу в Транспортейшн Билдинг в Чикаго.

– Что ты можешь мне сказать, – спросил я – о Максе Гринберге и Максе Хэсселе?

– Настоящее имя Хэссела – Мендел Гассел. Русский иммигрант, по профессии перевозчик нелегальных спиртных напитков, который шесть или семь лет назад заплатил крупный штраф за неуплату налогов, – деловитым тоном проговорил Элиот. – Гринберг – это головорез из Сент-Луиса, который, если так можно выразиться, остепенился. Они оба опасны, но у Гринберга к тому же есть мозги.

– Еще что-нибудь о них можешь сказать?

– Обычный материал, – сказал он спокойно. – В 24-м или в 25-м наше подразделение по борьбе с наркотиками обвинило Гринберга в перевозке двух чемоданов героина в Дулут. Однако добиться его осуждения мы не смогли. Ему также удалось избежать наказания в связи с несколькими обвинениями в поджогах и нападениях. Потом Большой Мэкси зарабатывал на проститутках, которых держал в своей гостинице где-то в Нью-Йорке, пока не обратил свой взор на незаконную торговлю спиртными напитками.

– Похоже, он настоящий капиталист. Вы бы с ним чудесно сошлись, ведь вы оба республиканцы.

– Должно быть, тебе неплохо там живется, если ты можешь позволить себе оскорблять меня во время междугородного разговора.

– Я звоню за чужой счет. Послушай, почему Уэкси Гордон и Датчанин Шульц разругались? Я думал, что они союзники.

– Ирвинг Векслер и Артур Флегенхеймер, – насмешливо проговорил Элиот, используя их настоящие имена, – ожидают, что в относительно недалеком будущем ваш покорный слуга останется без работы.

– Что?

– Они знают, что производство и торговля пивом скоро станут законным бизнесом, и теперь нацелились на большой открытый рынок, который даст им больше клиентов, чем их теперешние пивоварни. У Шульца есть пивоварни в Йонкерсе и Манхеттене, у Уэкси – в Патерсоне, в Юнион-Сити и в Элизабете. Оба хотят заполучить оборудование и территорию другого.

– И поэтому их банды стреляют друг в друга?

– Да. И это хорошо.

– Фрэнк Уилсон согласился бы с тобой. А что, разве нельзя просто закрыть пивоварни, о которых ты сказал?

Элиот ответил с ярко выраженным сарказмом:

– Да как же, Нейт?! Они же там делают безалкогольное пиво. Разве ты не знал об этом? Варят круглые сутки, и за неделю одну пивоварню покидает только один или два грузовика с их продукцией. Без сомнения, сотни галлонов настоящего пива текут по канализационным трубам на тайные заводы, где его разливают по бутылкам и бочкам.

– Элиот, как ты думаешь, с кем у Капоне более близкие отношения, с Шульцем или Гордоном?

Последовало короткое молчание.

– Интересный вопрос. Честно говоря, мне неизвестно, имеет ли Снорки какие-либо сношения с Векслером, хотя я бы удивился, если б не имел. – Потом с напускной вежливостью он добавил: – Но не так давно Флегенхеймер навещал Аля Капоне в тюрьме графства Кук.

Я подскочил на стуле.

– Что?

– Да. Снорки вызвал Датчанина. Я слышал, встреча их получилась довольной шумной. Аль выступал в роли посредника в какой-то перепалке на Восточном побережье. Тюремное начальство позволило этим парням воспользоваться для своей беседы камерой, где приводится в исполнение смертный приговор... Аль сидел на электрическом стуле, как король на своем троне.

– Боже. – Даже для Чикаго это выходило за пределы допустимого.

– Впрочем, это не страшно. Снорки ничего не добьется своей последней апелляцией, – резко сказал Элиот. – И в федеральной тюрьме ему не будет так же уютно, как в тюрьме графства Кук. Почему ты задаешь мне эти вопросы?

– У меня есть основание думать, что ребенка Линдберга похитили Гринберг и Хэссел.

– И ты хотел выяснить, мог ли Капоне из тюрьмы повлиять на них?

– Да, – сказал я.

– Мог, – сказал он.

Последовала короткая тишина, нарушаемая лишь треском помех на линии.

Потом я сказал:

– О'кей. Только теперь я не знаю, что мне делать с этим.

– Я бы на твоем месте сообщил об этом Айри и Уилсону.

– Ах да... Ладно, спасибо, Элиот.

– Я еще могу что-нибудь сделать для тебя?

– Конечно. Ты можешь извиниться, что втянул меня в это дерьмовое дело.

Он засмеялся и сказал:

– Приношу свои извинения. Ты уже пробыл там чертовски много времени. Наверно, пора тебе возвращаться домой.

– Уже скоро, – сказал я и, поблагодарив его, положил трубку.

Так я решил сам поговорить с Гринбергом и Хэсселом.

Эвелин хотела, чтобы я пошел к ним и выяснил, могу ли я вести с ними переговоры от ее имени о благополучном возвращении ребенка. Я сказал, что эта мысль мне самому пришла в голову, но пообещал, что если эти двое признаются, что совершили похищение, я позову федералов и мы арестуем этих ублюдков.

– Не надо больше швырять деньги на ветер, – сказал я. – Схватим этих сукиных сынов, если они виноваты, и скажем, что если их люди не отдадут ребенка, то им будет предъявлено обвинение в совершении тяжкого преступления.

– Разве таких людей запугаешь?

– Запугаешь, если сунешь пистолет им в рот.

– Но сделает ли это полиция?

– Эвелин, я и есть полиция.

Было почти четыре часа, когда я спустился по лестнице в задней части отеля на один этаж вниз, на восьмой, где, как сказал Минз, я смогу найти двух Максов. Я надеялся, что там будут телохранители, которых я, так или иначе заставлю повести меня туда, куда я хотел попасть, тем более что пивная война была в разгаре. Я сделал глубокий вдох, достал браунинг, спрятал его за спину и толкнул дверь, помеченную цифрой 8. Я был уверен, что мне понадобится применить силу, чтобы войти, однако за дверью никого не оказалось...

Коридор был пуст.

На мгновение я растерялся, потом потихоньку меня стало охватывать раздражение.

Неужели Гастон Минз снова сделал это? Отправил меня, как недавно Эвелин в Эль-Пасо, в охоту за химерами. Я спрятал пистолет в кобуру и медленно, уверенный в бессмысленности дальнейших поисков, двинулся по коридору.

Потом я увидел дверь номера 824, на которой висела дощечка с надписью «Old Neidelberg». Буквы были написаны в немецком стиле – передо мной было название марки пива. Или, по крайней мере, безалкогольного пива.

Но и эти двери никто не охранял. Я вытащил пистолет, выставил его перед собой и постучался. Ответа не последовало, я постучался еще раз, и наконец дверь со скрипом приоткрылась, и поверх цепочки на меня скептически уставилось одутловатое рябое лицо с глазами, которые были маслянистее и безжизненнее, чем хорошо приготовленный бифштекс.

– Что? – спросил он, и в этом единственном слове уместились у него угроза и подозрение.

– Полиция, – сказал я. – У меня есть ордер.

Черные безжизненные глаза сузились, я сунул носок ноги в приоткрытую дверь и нажал на нее плечом. Цепочка с треском лопнула.

Хозяин встал у меня на пути. Он был невысоким и плотным, но с худым лицом; его губы имели цвет сырой печенки, его короткие белые несмазанные волосы казались такими же безжизненными, как и его глаза. На нем были светло-коричневый великолепно сшитый костюм и белая рубашка, вокруг расстегнутого воротника которой висел расслабленный галстук; пиджак костюма тоже был расстегнут. Казалось, он был без оружия.