– Я уж начал думать, что вашего отца больше никто не вызовет. Сейчас я буду готов.

– Плохая отговорка! – Она с отвращением швырнула салфетку. – Я могла отправить присланного обратно с запиской, в которой рассказала бы все, что здесь произошло, и республиканские солдаты могли бы уже ждать вас, чтобы арестовать.

– Отчего же вы этого не сделали? – Он откинулся назад и рассматривал ее, прищурив глаза.

Она открыла было рот, чтобы ответить, но ее гнев растаял под пронизывающей силой его взгляда. Ей было неспокойно оттого, что все внимание Камерон Смит сосредоточил на ней одной и его загадочные глаза смотрели только на нее.

– А может, сделала, хотя, может быть, и нет. Все равно вы бы не узнали…

– Если бы вы меня предали, Джиллиан, я почувствовал бы это сердцем – так же как и вы.

Она почувствовала бы, если бы Камерон желал ей зла. О Боже! Джиллиан чуть не затрясло. Она знала это почти с самого начала, осознавала это своей женской сущностью, при его прикосновениях скорее трепетала от волнения, чем дрожала от страха. Камерон добровольно не причинил бы ей вреда, так же как она не сделала бы ничего такого, что могло привести к его аресту, осуждению; и казни, отделению этой благородной головы от широких сильных плеч.

«Вы будете доверять мне, хотите того или нет, – предупреждал он. – Вы увидите, что начнете заботиться обо мне, воспринимать мое дело как свое собственное».

– Вы так во мне уверены, – прошептала она. – Тот рыцарь, который учил вас, как похититель и похищенный…

– Это… – он прервал ее и постучал себя по груди напротив сердца, – это не имеет никакого отношения ни к похитителю, ни к похищенному. Я не хочу о них говорить.

Камерон оттолкнулся от стола, поднялся и наклонился над ней, держась руками за крышку стола. Он ничего не говорил, а она смотрела на него в упор, и голова ее кружилась от услышанного.

Если бы другой мужчина прижал руку к сердцу, это было бы равноценно объяснению в любви, по меньшей мере, признанием в нежных чувствах. Со стороны Камерона Смита, сделавшего ее своей пленницей и заявившего, что спокойно пошлет ее на смерть, если это будет соответствовать его целям, такой жест может оказаться уловкой, с помощью которой он пытается подчинить ее.

– Встретимся на улице, когда Мартин пригонит фургон, – наконец сказал Камерон, и вместо ответа она лишь молча кивнула.

Нога сквайра Хортона распухла до таких угрожающих размеров, что было невозможно даже надеть на нее носок, и поэтому он уложил ее на горку из диванных подушек. Покрытая волосками кожа покраснела, натянулась, и теперь казалась покрытой пчелиным воском от лодыжки до колена. Джиллиан сразу стало жаль старика – ему было очень больно.

– Опять вы пьете портвейн, – принялся распекать сквайра Хортона Уилтон.

– Совсем капельку, друг мой. – Лицо Хортона стало таким же красным, как и нога.

– Я сам видел размеры ваших бокалов; Вам приходится наливать гораздо больше капельки, чтобы просто смочить такой бокал изнутри, не говоря о том, сколько достается вам.

– Взгляните на его ногу, коллега, – подозвал доктор Боуэн Камерона, – и дайте ваши рекомендации.

Камерон присел на корточки возле распухшей конечности сквайра и так свирепо нахмурился, что Джиллиан подумала, не намерен ли он справиться с подагрой с помощью одной только злости. На этот раз Камерон оказался в затруднительном положении, и ему надо было как-то скрыть свое невежество. Он украдкой бросал взгляды то на больную ногу, то на доктора Боуэна, и Джиллиан показалось, что она прочла намек на просьбу о помощи, что так не соответствовало его свирепому виду.

Джиллиан следовало бы посмеяться над ним, однако вместо этого у нее возникло странное ощущение, будто Камерона все это и в самом деле сильно волнует. Для человека, не заинтересованного в той работе, которую он сейчас делает, не имело смысла так волноваться по поводу возможной неудачи в постановке диагноза.

Джиллиан не могла отделаться от чувства, что у Камерона в жизни было слишком много таких неловких моментов, и он стал чрезвычайно болезненно реагировать в тех случаях, когда не оправдывал возлагаемых на него надежд.

– Поговорите с ним, доктор, чтобы отвлечь внимание от боли, пока вы его осматриваете, – шепнул Камерону Уилтон.

– Гм… сквайр Хортон, ваш садовник очень умело делает обрезку, – сказал Камерон. – Я редко видел деревья, обрезанные лучше, чем у вас.

– О, вы разбираетесь в садоводстве? – Сквайр Хортон подался вперед, но тут же застонал, так как от этого движения под его ногой сместилась подушечка. Он снова откинулся в кресле.

– Садоводство меня весьма интересу… интересовало. – Камерон пощупал ногу сквайра, как будто проверяя персик на спелость, и больной громко вскрикнул.

Садоводство! Джиллиан не могла себе представить менее подходящее занятие для того, кто объявил себя отъявленным разбойником. И в то же время оно соответствовало решительности, с которой Камерон очистил огород от сорняков и исколол все руки, вырезая малину. Она легко могла представить его руку, держащую свежее сочное яблоко, или его, взбирающегося на дерево, чтобы вырезать отмершие ветки и позволить плодовому дереву давать больше фруктов.

– Ваши рекомендации по поводу ноги сквайра, доктор Смит, – напомнил доктор Боуэн.

Камерон проглотил слюну, прочистил горло, затем снова сглотнул.

– Пиявки? Пустить кровь, чтобы ослабить давление изнутри?

Тяжелое дыхание со свистом вырывалось из горла испуганного сквайра, и Джиллиан захотелось, чтобы Камерон лучше честно признался в своем невежестве относительно лечения, чем унижался таким образом. Пиявки и кровопускание были одной из причин недоверия людей к цирюльникам, которое зачастую распространялось и на врачей. Сквайр Хортон тут же подтвердил это.

– Кровососы! Они высосут из меня всю кровь! – взревел он. – С каких пор вы опекаете помешанных на крови цирюльников, Уилтон? Вам надо было оставить этого парня в яблоневом саду.

– Тихо, тихо! Доктор Смит только недавно получил образование, а в университете теперь учат некоторым чересчур радикальным методам. – Доктор Боуэн старался успокоить взбешенного сквайра. – С гордостью могу сказать, что я, возможно, внес свой вклад в этот курс. Вы знаете, я считаю, что пришло время врачам-терапевтам и хирургам-цирюльникам работать вместе. Однако все это не для вашего случая. Доктор Смит скоро научится видеть отличие.

– Я склоняюсь перед вашими знаниями, доктор Боуэн, – сказал Камерон именно с той долей облагороженной униженности, которая сейчас требовалась. Он и в самом деле, извиняясь, склонил голову, и что-то в этой самоуверенной голове, склоненной, но не пригнутой, заставило радостно забиться сердце Джиллиан. – Мисс Боуэн, безусловно, тоже могла бы дать прекрасные рекомендации.

– Горячие компрессы. – Джиллиан говорила быстро, не ожидая одобрения отца, как она это обычно делала. – Начинайте обертывать от пальцев и поднимайтесь до колена. Меняйте каждый час.

Рука сквайра дрогнула, как будто лечение ему пришлось по вкусу больше, чем если бы он мог взять бокал своего любимого портвейна.

Уилтон важно кивнул.

– Есть еще один метод, о котором я читал. Он очень старый – его забросили, заменив новыми методами лечения. Печально, что мы теряем связь с древней мудростью.

– Ну же, Уилтон, не томите!

Старый доктор отчего-то замешкался и принялся прочищать горло. Сейчас он выглядел глуповато.

– Нужна собака, – наконец выдавил он.

Сквайр и Камерон насторожились, а Джиллиан с изумлением посмотрела на отца. Она уже не помнила, сколько времени прошло с тех пор, как он называл способ лечения без ее подсказки.

– Что там насчет собаки, папа? – прошептала она, опасаясь, что его предложение могло оказаться всего-навсего очередным помутнением рассудка.

Уилтон задумчиво нахмурился.

– Кажется, я помню, что читал где-то… Ах да! В этом есть смысл. Пусть старая собака свернется у вас в ногах и спит. Пациент обнажает больную ногу и кладет ее на собаку. Тепло животного поднимается вверх, проходит сквозь ногу и приносит облегчение.