– А если нет, тогда пожелай мне спокойной ночи, поцелуй меня, как раньше, помнишь?

Какое-то мгновение она колебалась, потом кивнула. Подошла к его кровати, наклонилась, прикоснулась губами к его волосам. Но мальчик, обняв ее за шею, не давал ей выпрямиться, так потешно гримасничая и строя умильные рожи, что Хустиниана невольно улыбнулась. Глядя, как он высовывает язык, закатывает глаза, трясет головой, поднимает и опускает плечи, горничная забыла о том, какое холодное и жестокое, дьявольское начало воплощено в облике этого прелестного мальчугана.

– Ну, хватит, хватит дурака валять. Спи, Фончо.

Она снова поцеловала его в голову и вздохнула. Потом, несмотря на то, что пять минут назад зарекалась вновь поднимать эту тему, торопливо произнесла, не сводя глаз с этих золотых кудрей, щекотавших ей лицо:

– Ты пошел на это ради доньи Элоизы? В ее память? Ты не хотел, чтобы другая женщина заняла место твоей мамы? Ты не мог допустить, чтобы донья Лукреция заменила ее здесь?

Она почувствовала, как мальчик затих и напрягся, словно раздумывая над ответом. Потом его тонкие руки, переплетенные у нее на шее, потянули ее вниз, пригнули ее голову так, что тонкие, едва заметные губы оказались возле самого ее уха. Но, вместо того чтобы прошептать ей тайну, которую она ждала, мальчик стал нежно покусывать, целуя, мочку, ободок уха, подбородок и шею. Она вздрогнула от щекотки.

– Ради тебя, Хустита, – услышала она бархатисто-нежный шепот, – ради тебя, а вовсе не из-за мамы. Ради того, чтобы та ушла, а мы остались втроем – папа, я и ты. Потому что я тебя…

Горничная почувствовала, что губы Альфонсо прильнули к ее рту.

– О, господи! – Она разомкнула кольцо его рук, оттолкнула его, отбросила назад. Спотыкаясь, вытирая рот, крестясь, выбежала из спальни. Ей казалось, что сердце сейчас лопнет, разорвется от ярости. – Господи, господи боже мой.

Уже за дверью, в коридоре она снова услышала смех Альфонсо. Нет, он не издевался над нею, не веселился, что вогнал ее в краску и переполнил негодованием. Он смеялся с безыскусной радостью, с непритворным и чистым ликованием. Свежий, звучный, звонкий, безгрешный детский смех заглушил журчание воды, заполнил собой всю ночь, взлетев до самых звезд, разом усеявших мутное олимпийское небо.

1

Якоб Йорданс

Лидийский царь Кандаул показывает свою жену первому министру Гигесу обнаженной

(1648) Холст, масло. Национальный музей, Стокгольм

2

Франсуа Буше

Диана после купанья

(1742) Холст, масло. Лувр, Париж

3

Тициан Вечеллио

Венера с Амуром и Музыкой (ок. 1548)

Холст, масло. Прадо, Мадрид

4

Френсис Бэкон

Голова 1 (1948)

Масло, темпера. Собрание Ричарда С. Цейслера, Нью-Йорк

5

Фернандо де Сисло

Путь в Мендиету 10 (1977)

Холст, акрил. Частное собрание

6

Фра Беато Анжелико

Благовещенье (ок. 1437)

Фреска в монастыре Сан-Марко, Флоренция