Мэтти все это не показалось забавой. У него на лице было выражение, как у человека, которого в шутку выпороли, и вдруг он заплакал. Мэтти быстро вышел из-за стола, сел в лифт и исчез. Он собирался никогда больше не возвращаться. Но никто его не остановил. Маклеры содрогались от смеха. Гутфренд и Мортара ржали в кабинете Гутфренда. Наконец на поиски Мэтти отправился старший маклер Энди Стоун. Он сделал это не столько из сострадания, сколько по обязанности, поскольку Мэтти был отдан под его начало, был его крепостным, да к тому же Стоун и вообще был одним из самых гуманных маклеров. Стоун нашел Мэтти, купил ему пива и попытался убедить, что ничего плохого не случилось, что розыгрыш — знак того, что к нему хорошо относятся и считают своим — чужака никто не станет разыгрывать. Побродив несколько часов по улочкам Манхэттена, Мэтти решил вернуться на работу.
Могу только попытаться представить, что происходило в его мозгу, когда он бродил по улицам южного Манхэттена. Когда Мэтти слегка отошел от страхов и отчаяния, он, видимо, понял, что больше идти ему некуда. Золотые наручники прочно приковывали его к отделу закладных компании Salomon Brothers. Горстка маклеров, делавшая адом жизнь выпускников Гарварда, полностью контролировала треть рынка облигаций. Скорее всего, они были самыми прибыльными работниками в США. Только они одни могли научить Мэтти, как обрести контроль над рынком. Стоун, конечно, сказал неправду, что они позволяли себе быть грубыми только с тем, кого считали своим и кто был им симпатичен. Нет, они были грубы со всеми. Правда, отчасти эта грубость имела не личный, а ритуальный характер. Розыгрыши представляли собой обряд инициации. В любом случае всего через год Мэтти будет на другой стороне всяких розыгрышей. Он будет среди маклеров, прячущих свое веселье за экранами котировочных машин, а какой-нибудь закрепощенный стажер будет давиться слезами. Нет, в январе 1985 года не было на земле лучшего места, чем малочисленная победоносная команда Майкла Мортары, чем эти братья-разбойники, маклеры по закладным в фирме Salomon Brothers.
1978–1981
Уолл-стрит выполняет роль посредника между заемщиками денег и кредиторами. До весны 1978 года, когда Salomon Brothers создала первую в мире группу по залоговым ценным бумагам, термин «заемщик» относился только к крупным корпорациям и властям уровня федерации, штатов и городов. Семьям и домовладельцам здесь места не было. Роберт Далл, один из совладельцев Salomon Brothers, решил, что это неправильно. Больше всего в кредитах нуждались не корпорации и не власти, а домовладельцы. С начала 1930-х годов в США развивалось законодательство, стимулировавшее американцев занимать деньги для покупки собственных домов. Самым заметным стимулом служила возможность сокращать налогооблагаемый доход на сумму процентов по закладной. Вторым по значимости были ссудосберегательные организации, именуемые также сбербанками.
Именно у ссудосберегательных организаций средний американец чаще всего получал ссуду, и они же получали большую часть государственной защиты и поддержки. У этих организаций было право на всевозможные льготы, прежде всего налоговые и бесплатное страхование депозитов, а это косвенным образом способствовало снижению процента по закладным, поскольку уменьшало их расходы на привлечение средств. Когда лоббисты сбербанков продавливали через конгресс очередной пакет льгот, они громко кричали о демократии, национальном достоинстве и яблочном пироге. Ведь именно они давали каждому американцу возможность обзавестись собственным домом, а это и есть сущность американского пути. Выступление в конгрессе против семейного домовладения было бы политическим самоубийством, почти как выступить против материнства. Имея за спиной крепкую политическую поддержку, сбербанки пухли как на дрожжах — объем займов под заклад домов вырос с 55 миллиардов долларов в 1950 году до 700 миллиардов в 1976-м. В январе 1980 года эта величина превысила 1,2 триллиона долларов, и объем рынка закладных оказался больше, чем рынка акций, то есть стал самым крупным в мире рынком капитала.
При всем при этом в 1978 году никому на Уолл-стрит и в голову не приходило, что закладные на дома могут превратиться в большой бизнес. Все здесь казалось мелким и ничтожным, по крайней мере для тех, кто привык выступать советником генеральных директоров крупнейших корпораций и руководителей государств. В сфере закладных на дома роль генеральных директоров выполняли президенты сбербанков. Типичным президентом Сбербанка был руководитель крошечного муниципалитета. Для городских парадов эти мужички дарили колесные платформы, на которых потом возили по городу размахивающих лагами школьников. Исчерпывающая характеристика, не так ли? Средний президент носил дешевый лавсановый костюм, зарабатывал в год куда меньше 100000 долларов и работал не больше восьми часов. Он был членом клуба — Львов или Ротари, а также входил в неформальную группу, которую его коллеги по сбербанкам называли Клуб 3-6-3: он занимал деньги под 3 процента, выдавал кредиты под 6 процентов и приезжал играть в гольф уже к трем часам пополудни.
Ежегодно четыре продавца, занимавшихся продажей облигаций техасским сбербанкам, разыгрывали скетч перед студентами учебных курсов. Двое играли самих себя, то есть продавцов облигаций; двое других изображали менеджеров Сбербанка. Сюжет таков: продавцы Salomon Brothers входят в офис, как раз когда менеджеры Сбербанка собираются уходить — в одной руке теннисная ракетка, в другой — мешок с клюшками для гольфа. Менеджеры одеты нелепо — в сшитые из лавсана брюки и куртку с широчайшими отворотами. Продавцы облигаций обхаживают менеджеров. Они доходят до того, что восхищаются отворотами на куртках. При этом второй менеджер впадает в самодовольство: «Вы называете эти штучки лацканами?» Говорится это с выраженным техасским акцентом. «Лацканы можно назвать лацканами, только когда их со спины видно». Тут он круто поворачивается вокруг себя, и, будьте уверены, отвороты развеваются над плечами, как крылья.
Разговорив клиентов, продавец облигаций приступает к последней операции. Менеджерам рекомендуют купить процентные свопы на миллиард долларов. Понятно, что те не имеют даже понятия, что такое процентные свопы, поэтому они переглядываются, пожимая плечами. Один из продавцов облигаций пытается объяснить. Однако руководители Сбербанка ничего больше слушать не хотят — они желают играть в гольф. Но тут продавцы хватают их за коротко остриженные волосы, не позволяя уйти. «Давайте нам этот миллиард процентных свопов и отпустите», — произносит в итоге один из менеджеров. Конец представления.
Вот такого рода люди занимались закладными на жилые дома — просто какие-то пастухи овец по сравнению с боевыми ковбоями Уолл-стрит. Ковбои торговали облигациями — правительственными и корпоративными. А когда ковбой торгует облигациями, он делает это гурьбой и гуртом. Он встает и кричит на весь торговый зал: «Я взял десять миллионов IBM восемь с половиной (8,5 — процентные облигации), чтобы пропустить их (продать) по сто одному, и я хочу, чтобы это дерьмо ушло немедленно». Никогда в жизни он не сможет представить себя кричащим: «Я взял закладную на жилой дом Мервина К. Финкльбергера на сумму 62 тысячи долларов по сто одному; ей до погашения еще двадцать лет; он выплачивает по ней 9 процентов в год. Это дивная маленькая сделка, с тремя спальнями, совсем близко от Норволка. Мужик тоже славный». Маклер не может гуртовать домовладельца.
Проблема была достаточно фундаментальной и никак не сводилась к пренебрежению средними американцами. Закладные — это не облигации, ими нельзя было торговать. Это были ссуды сберегательных банков, и предполагалось, что они никогда не выйдут за пределы этих банков. Для Уолл-стрит, привыкшей оперировать большими суммами, закладная на один дом не представляла интереса в качестве инвестиционного инструмента. Никакой маклер или инвестор не согласился бы шнырять по пригородам, проверяя кредитоспособность домовладельца, которому только что выдан кредит. Чтобы закладные превратились в облигации, их нужно было обезличить.
