Через два двора отворот Борецкого стояли хоромы Федора Арбузьева — дружка и собутыльника именитого боярина. Боярин Федор Арбузьев был один из самых богатых людей в Новгороде, и его земельные владения не уступали владениям Борецких. Двор Арбузьева был также полон всадников.

Труфан Федорович с удивлением глядел на военные приготовления богатых бояр.

Посмотрев по сторонам, старый мореход собрался было спуститься с колокольни, но его остановил шум и яростные крики, доносившиеся теперь с другой стороны.

На улице показались несколько человек: они бежали, крича и размахивая руками. За ними повалила плотная толпа горожан — у многих в руках было оружие.

По сигналу дозорного на дворе Борецкого заиграли в боевой рог, его призывный сигнал повторился у Арбузьева. Воины стали садиться на лошадей.

Труфан Федорович схватился за сердце. Теперь он понял, для чего готовили войско. Забыв свои годы, он мигом спустился на землю и бросился бежать по улице прямо навстречу яростно ревущей толпе.

— Стойте, стойте, други! — закричал он, расставив широко руки, словно норовя остановить бегущих горожан. — Много войска там… Посекут, порубят вас!

Его окружили. Один молодой кожевник с коричневыми от дубовой коры руками с ругательством схватил старика за бороду и замахнулся на него топором. Несколько рук остановило парня.

— Стой, тебе говорят! Мореход это, Амосов старший. Людям от него обиды нет. Слушай, что старик говорит.

— У бояр, у Борецкого да Арбузьева, войско стоит. Сейчас ворота отворять будут, — говорил, задыхаясь, Амосов.

Толпа приближалась к Амосову. Впереди вели Степанька, рядом шла его жена Амефа, заплаканная, с растрепанными волосами.

— Чего тут, ребята? — подошел к Амосову Афанасий Сырков. Щека у него была разрезана мечом и залита кровью. Он еле ворочал языком. — Здравствуй, господине! — поклонился он старому мореходу.

Не успел Амосов еще раз повторить свой рассказ, как в воротах двора Борецкого показались первые конники.

Афанасий Сырков сразу понял все:

— Перебьют нас здесь, ребята, как цыплят передушат! Расходись по дворам, разбегайся, а завтра мы им покажем!

Конница лавиной неслась навстречу толпе.

Афанасий мигом собрал возле себя сотню хорошо вооруженных горожан. Он решил задержать всадников и дать время спастись остальным.

Амосова подхватили под руки и понесли; разломав ворота, его затащили в чей-то двор.

Началась схватка. Боярская дружина, разметав заслон горожан, ринулась преследовать бегущую толпу, рубя направо и налево, топча и калеча людей.

Глава VII. НА РАСПУТЬЕ

В другом конце города, у земляного вала, двигался купеческий обоз, состоящий из нескольких груженых колымаг и группы вооруженных всадников.

В каждую колымагу была впряжена четверка крепких лошадок, груз надежно закрыт сермягой и плотно увязан пеньковой веревкой.

Подъехав вплотную к воротам Псковской проезжей башни, обоз остановился.

Один из всадников, высокий рыжебородый мужчина, спешился у маленькой, почерневшей от времени дубовой калитки и несколько раз громко постучал.

Дверь отворилась не сразу — ему пришлось стучать еще и еще.

— Эй, что за люди? — прохрипел показавшийся наконец в дверях стражник. — Сказывай!

— Люди простые, костяные да жильные, — насмешливо ответил рыжий мужчина, глядя на заспанное лицо стражника. — Отворяй-ка, друг, ворота попроворнее — спросонья и своих не узнаешь!

— Не велено! — глядя исподлобья, строго ответил стражник.

— Что — не велено?

— В эти ворота пущать, вот что! — И сторож хотел было захлопнуть калитку.

— Постой-ка, братец, — ответил рыжебородый. Он успел сунуть в щель здоровенный сапог, — поспешишь, так ведь и людей насмешишь… Ну-ка, на, читай владычну грамоту!

Сторож молча осмотрел свинцовую печать, подвешенную к пергаменту на шелковом шнурке. На одной стороне печати было вытиснено имя новгородского архиепископа и осьмиугольный крест на подножии, на другой — изображение божьей матери.

Шевеля губами, сторож стал читать грамоту.

— «…купцы новгородские Михаил Медоварцев, Федор Жареный и Порфирий Ворон…» — вслух произнес стражник.

— Так, так, — поддакнул рыжебородый, — правильно чтешь, мы и есть купцы, про нас сказано. Я вот, — он ткнул себя пальцем в грудь, — Федор Жареный, а на пегом коне, шишак позолочен, — то Медоварцев, а у Ворона и конь вороной. У него на шишаке лента синяя — невеста на счастье повязала.

— Замолкни, пустомеля! — оборвал его стражник. — Мешаешь только.

Дочитав грамоту, он стал неторопливо открывать ворота.

— Во Пльсков, Порхов да Остров путь держите? А что на возах увязано: съестное али красный товар? — полюбопытствовал он.

— Не твоего ума дело! — с обидой ответил Жареный. — Открывай быстрее ворота, а то — «пустомеля»! — передразнил он стражника.

Прислонив секиру к каменным плитам башенной стены. сторож долго возился с тяжелыми засовами. Медленно ворочаясь на ржавых петлях, ворота наконец раскрылись, но это были первые, внутренние ворота. Другой конец башенного проезда закрывали еще одни тяжелые дубовые двери,

Из сторожки вышли новые стражники и, переругиваясь между собой, поднялись на деревянный помост.. Там стоял большой ворот с двенадцатью спицами на каждом конце, соединенными для крепости толстым деревянным ободом.

Пока старший с помощью купеческих слуг открывал главные крепостные ворота, остальные стражники опускали на железных цепях тяжелый подъемный мост.

— Готово! Давай, братцы! — крикнул один из стражников, когда прекратился жалобный скрип блоков и больших железных петель.

— На вот, получай за работу, — миролюбиво сказал Жареный, протягивая старшому немного денег.

— Не для твоей рыжей бороды работаю — для святой Софии! — отозвался стражник, но деньги взял.

Федор Жареный тронул поводья. Горячий конь вмиг вынес его на псковскую дорогу. Громыхая по мосту, покатились тряские колымаги. Пришпорив своих коней, проскакали остальные всадники. Последним медленно выехал Медоварцев.

Миновав несколько закоптелых изб-кузниц, расположенных по обочинам дороги, и десятка два опустевших домиков, Медоварцев остановился.

Дальше дорога шла через редкий ельник и болота, покрытые скудной растительностью.

Купец повернул коня к городу и снял шапку. Детинец, освещенный вечерним солнцем, сиял золотыми главами трех десятков церквей, поднимаясь над высоким зеленым валом и деревянной крепостной стеной. Высокие стены, укрепленные кострами — белыми каменными башнями, были опоясаны глубоким рвом, наполненным водой.

— Прощай, Новгород Великий, господин мой! Будь славен, блюди старину, блюди свободу сынов своих!

Со стороны Псковской башни послышался протяжный скрип — стражники поднимали мост. Из-за крепостных стен доносился шум большого города и гул церковных колоколов.

Медоварцев слез с лошади и, крестясь, низко поклонился Великому Новгороду, поцеловал родную землю и, вскочив в седло, поскакал вслед отряду.

Вскоре клубившаяся по дороге пыль скрыла от глаз дозорных на Псковской башне и всадников и колымаги.

* * *

Эйлард Шоневальд был очень доволен своими успехами в русском Новгороде. Кроме высоких поручений папы и ордена, он, пользуясь расположением неких знатных новгородцев, не без выгоды вершил свои торговые дела. Только вчера его приказчик выгодно купил большую партию первосортного воска. И надо было видеть удивление и зависть любецких и штральзундских купцов, когда грузчики стали закатывать пятипудовые душистые круги в подклеть удачливого товарища.

Плотно пообедав, Шоневальд благодушествовал за кружкой двойного пива.

Решив вздремнуть, он направился к постели, но не мог побороть искушения и остановился у настенной полочки. В который раз с наслаждением он разглядывал маленькую серебряную крепость чеканной работы, искусно сделанную новгородским мастером. Это был подарок. Боярин Борецкий, желая сделать приятное Шоневальду, преподнес ему серебряную модель Мариенбургского замка. А сейчас Шоневальд представил себе, как удивит великого магистра, избравшего своей резиденцией Мариенбург, подарив ему красивую игрушку.