В смятении стоит Иван Гостев у кормила лодейного. В парусах свистит шелоникnote 43. Рядами и грядами набегает морская волна. И видит Иван Гостев: чудная жена, одетая в багряницу, стоит у середовой мачтыnote 44 и что-то считает вслух, и счет свой вписывает в золотую книгу.

«Кто ты, госпожа? — ужаснулся Гостев. — Что ты исчисляешь и что пишешь в книгу?»

«Я премудрость божия, София Новгородская. Я считаю версты твоего морского ходу. У меня измерены все твои пути. Каждая верста морских походов сочтена и вписана в книгу жизни Великого Новгорода».

«Ежели так, — воскликнул кормщик Гостев, — то и в более далекий край пойду и пути свои удвою!»

— Так и я, — закончил Амосов, — ежели надобно, за тридевять земель пойду, не откажусь.

— Уговорил, уговорил, Труфан Федорович! Ты, как старый ворон, даром не каркнешь. Знаю, большое дело делаешь, я ведь в шутку.

Посадник широко зевнул и лениво перекрестил рот. Пошарив на груди, он поднес ко рту серебряную свистелку.

— Боярыню покличь, — велел он появившемуся слуге.

Мягко ступая, из соседней горницы вошла полногрудая, высокая женщина. Она была совсем молода и казалась дочерью посадника.

— Татьянушка, голубушка, — стал жаловаться жене боярин, — разморило меня, в сон так и клонит, сил нет терпеть. Вели мне постель приготовить,, да и гостюшке нашему Труфа-ну Федоровичу, чай, надобно бы соснуть.

Он посмотрел на Амосова одним глазом, другой уже не в силах был открыть.

— Никита Афанасьевич, — певучим голоском отвечала хозяйка, — как же спать? Запамятовал небось, сегодня ведь гости у нас да скоморохи.

— Ну-к что ж? Потешься, Татьянушка, а я сосну. Гостям-то скажешь: хозяин, мол, все ходит с дозором — городище от свеев блюдет.

«Старый хочет спать, а молодая играть», — подумал Амосов.

И, желая услужить молодой хозяйке, вслух добавил:

— И я посмотрю скоморохов, боярыня. Покличь, как придут. — Мореход учтиво поклонился хозяйке.

— Да здесь ведь, Труфан Федорович, гостей принимать будем, здесь и скоморохам место.

Боярыня вышла готовить мужу постель. Вскоре ушел и воевода.

Амосов, оставшись один, подошел к небольшому поставцу из карельской березы. Поставец был покрыт алым суконным завесом с зеленой атласной кромкой.

Отдернув завес, Труфан Федорович взял с полки одну из книг и углубился в чтение. Он не заметил, как слуга внес серебряную жаровню, украшенную затейливым узором. Ароматный дымок струйками поднимался над жаровней, расплываясь по горнице.

Скоро час, как в хоромах ладожского воеводы пируют гости под песни и пляски скоморохов. Сейчас идет представление в лицах. Один из балагуров, переодетый в женское платье, играет жену богатого, но старого купца Терентьища. Молодая и приветливая Авдотья Ивановна раскапризничалась. Она жалуется мужу на здоровье — болит у нее и тут и здесь. Авдотья Ивановна требует, чтобы муж скорее шел искать лекарей.

Богатый купец Терентьище очень любил жену и слушался ее. И сейчас, взяв деньги, он отправился в Новгород искать лекарей и встретил скоморохов. Скоморохи окружили Терентьища и стали спрашивать его, почему он грустный. Один из скоморохов играет на гуслях, другой поет веселые песенки.

Терентьище рассказываете болезни своей жены Авдотьюш-ки. Волхвы предлагают вылечить ее. Они приказывают Те-рентьищу взять дубинку и влезть в мешок. Ухватившись за концы, все, охая и кряхтя, потащили мешок с купцом к нему домой — в Юрьевскую слободу.

Встретив Авдотью Ивановну, они передали ей последний привет от Терентьища и рассказали, что муж ее лежит мертвый и вороны выклевали ему глаза. И жена вдруг преображается: куда делись скука и болезнь. Она весело смеется, радуется, что избавилась от постылого мужа. На радостях угощает скоморохов вином и миндальными орешками и просит спеть песню про старого мужа.

И вот, усевшись на лавку, скоморохи запели веселую песенку и заиграли на гуслях. Песенка призывала старого мужа Терентьища вылезти из мешка.

Богатый купец Терентьище, в большой досаде на Авдотью Ивановну, тотчас выскочил из мешка и принялся дубинкой охаживать ее недуг. Недуг выпрыгнул в окно, чуть не сломав голову в спешке, оставив платье и деньги купцу Терентьищу.

Гости хохотали, перебрасываясь веселыми шутками. Одаривали скоморохов сластями и яблоками.

Но вот старший из скоморохов, седовласый старец, взяв в руки гусли, ударил по жильным струнам. Скоморохи окружили старца. И полилась любимая новгородская песня про морские походы, Студеное море и битвы с врагами.

Труфану Федоровичу очень не нравилось поведение одного из скоморохов — маленького чернявого плясуна. Чернявый все время кружился около зеленого ларца.

«Словно муха к меду, так и липнет», — про себя отметил старый мореход.

Скоморохи, закончив былину, снова принялись выплясывать под веселую музыку и заслонили собой от Амосова ларец. Один из танцоров завертелся вьюном; вот он, громко квакая, поскакал лягушкой по горнице. Всем стало смешно. Боярыня рассмеялась, засмеялись и гости, загоготала прислуга, толпившаяся у дверей, улыбнулся и Труфан Федорович. Глаза от ларчика он отвел только на мгновение, но когда он снова взглянул на него, то ясно увидел, как крышка ларчика, сделанная высоким теремксм, поднялась и тут же опустилась.

«Забыл ведь Никита Афанасьевич ларец замкнуть! — пронеслось в голове у морехода. Вдруг страшная мысль мелькнула в голове: — …чертеж города… свей».

— Воры! Переветники! — закричал во весь голос Труфан Федорович и бросился к ларчику. Не помня себя, он открыл крышку — плана крепости в шкатулке не было.

— Воры! — еще раз крикнул Амосов и стал глазами искать чернявого парня в толпе челяди. Увидел он его у самой двери: чернявый проталкивался к выходу.

— Держите, вот он вор! — рванулся было к скомороху Амосов, выхватив промысловый нож из-за голенища.

Но чернявый свалил ударом кулака пытавшегося задержать его холопа и одним прыжком очутился на дворе. По пятам за чернявым к Воротной башне бросились слуги и гости.

Не ожидая для себя ничего доброго, скоморохи, воспользовавшись общей растерянностью, незаметно выскочили из крепостных стен и скрылись в ближайших кустарниках.

Чернявого все же поймали. Почти настигнутый холопами воеводы, он с ходу прыгнул в лодку, стоявшую на берегу Волхова, и пытался переплыть на другой берег. И, может быть, ему бы удалось уйти от погони, но рыбаки, возившиеся с сетями, услышав крики и узнав воеводских слуг, переняли чернявого на середине реки и связанного привезли к воеводе.

Пойманный .скоморох был посажен в глухое подземелье Стрелецкой башни. Избитый до полусмерти, прикованный к стене тяжелой цепью, он лежал на гнилой подстилке в ожидании допроса и пыток…

Перед отъездом Амосов решил проведать игумна Успенского монастыря, приходившегося ему дальним родственником. Выйдя из крепостных ворот, он увидел, как по Ладожке один за другим бесшумно проплывали большие карбасы с вооруженными горожанами.

Поворачивая за Стрелецкий мыс, карбасы поднимали паруса и быстро скрывались за высокими тяжелыми стенами из дикого камня.

«Свеев бить!» — с гордостью подумал Труфан Федорович, провожая глазом быстрые карбасы.

Лучи вечернего солнца покрывали золотом парус последнего корабля, повернувшего на север к просторам Ладожского озера.

Не успел еще последний карбас скрыться с глаз, как мимо Труфана Федоровича, прогремев по деревянному мосту, промчались двое всадников, держа путь на юг с вестями к Господину Великому Новгороду.

Узник дышал тяжело, с хрипом. От нестерпимой боли в суставах лицо превратилось в страшную маску. Но и сегодня, так же как и вчера, он ничего не сказал.

Посадник осатанел. С налитыми кровью глазами он бегал по подземелью из угла в угол.