— Живой?! — Евдокия бросилась к мужу и осторожно приложила ухо к груди.

— Сбрось лодку, баба, забирай мужика, гребись к берегу!.. Добрые люди помогут, вылечат.

Евдокия быстро исполнила все, что говорил незнакомец. Схватив могучими ручищами мужа, она осторожно перенесла его к кормовому срезу. Ловким движением баба сбросила лодку на воду и спустилась в нее сама:

— Помоги мужика взять.

Незнакомец молча передал Евдокии тело, в котором едва теплилась жизнь.

Бережно уложив раненого, баба ножом перерезала веревку, которой была привязана лодка, взяла весла.

— Будь ты проклят, злодей! — раздался ее прерывающийся голос.

— Заткни глотку, дура! — крикнул незнакомец и бросил в лодку свой кошелек. — Бери вот!

Евдокия с отвращением, словно что-то нечистое, взяла кошелек и молча швырнула его в озеро.

Оставшись в одиночестве, незнакомец привел судно на курс, крепко привязал веревкой румпель и, присев на низенькие резные перильца, стал думать, как быть.

То, что он наметил сделать раньше, теперь было невозможным. Даже хорошему мореходу было не по силам провести незамеченным судно мимо крепости Орешек и по Неве выйти в море. Пользоваться чьими бы то ни было услугами, а тем более встречаться с пограничной новгородской стражей незнакомец не хотел.

К солнечному восходу, изменив направление, ветер усилился: теперь он задул с востока. Незнакомец умело подправил паруса и, не обращая внимания на жалобный скрип мачт и на волны, то и дело захлестывавшие палубу, повернул руль, направив судно' к западному берегу озера. С попутным ветром сойма быстро набирала скорость и птицей понеслась навстречу каменистым рифам и мелям.

План незнакомца был смел: он решил высадиться на западном берегу озера Нево, южнее крепости Карелы, и дальше на Выборг идти по озерам и рекам.

Молча смотрел незнакомец на рассвирепевшее озеро, а мысли его были далеко.

Иван Калика видит себя десятилетним мальчиком. Вместе с отцом стоят они перед боярином Борецким. Иван слышит прерывающийся голос отца. Он не может разобрать слов, но хорошо знает, что отец продает его, Ивана, за две кадки ржи в навечные холопы боярину Борецкому. Боярин отправил его учиться свейскому языку. Иван попал в услужение к купцу-мореходу из Висби. На большом кургузом паруснике, перевозящем разные товары в города Ганзейского союза, мальчик прошел хорошую мореходную школу и в совершенстве овладел шведским языком. За несколько месяцев до возвращения в Новгород Иван встретил и полюбил девушку — дочь стокгольмского кузнечных дел мастера. Не в счастливый час рассказал Калика боярину Борецкому о своей любви. Упрямый, своенравный боярин на просьбу Ивана Калики разрешить ему привезти девушку в Новгород и жениться на ней ответил грубым отказом и насмешками. Несколько раз Иван умолял боярина, но все напрасно. Так в тоске и страданиях прошло три года. И вот лекарь Миланио, с которым Иван поделился своим горем, предложил ему тайно отвезти письма шведам, обещая хорошие деньги.

— Ты можешь жениться там на своей девушке, — сказал он, — а денег тебе станет надолго.

Иван Калика не смог устоять перед соблазном и согласился.

То, что произошло на судне в эту ночь, потрясло Ивана и заставило усомниться в своей правоте, но отступать было поздно. Он знал — теперь за малейшее ослушание ему грозит смерть.

Наступил день. Судно стремглав неслось навстречу своей гибели. Открылись опасные, окруженные рифами берега. С каждой минутой они становились все ближе и ближе.

Иван Калика тщательно спрятал на груди, под одеждой, завернутые в пергамент письма, привязал котомку за спину и молча ждал.

Когда перед глазами встали пенящиеся и ревущие буруны, Калика твердой рукой направил судно туда, где белая полоса между судном и берегом была уже. Не уменьшая хода, сойма вошла в кипящие волны. Вдруг страшный удар потряс судно, за ним второй, третий…

Сойму повернуло бортом к волне, и тут ей наступил конец: новый удар был так силен, что обе мачты разом рухнули на палубу, а Иван Калика, оглушенный какой-то снастью, потерял сознание и свалился в воду.

Когда Иван очнулся, то долго не мог понять, что же произошло. Он лежал в лесу у костра с забитым травой ртом. Возле него сидели карелы, жестикулируя и громко разговаривая.

По нескольким знакомым словам Калика понял, что это карелы-католики, находящиеся под шведским владычеством.

— Ах, собаки, — выпихнув языком траву, громко сказал он на хорошем шведском языке, — так-то вы заботитесь о рыцаре! Вместо того чтобы накормить и напоить потерпевшего кораблекрушение, вы заткнули ему рот и скрутили веревками.

Карелы с недоумением смотрели друг на друга. Только после новых ругательств и угроз Калики они бросились развязывать своего пленника.

— Мы не знали, что ты швед, — испуганно сказал один из них. — Прости нас, мы думали — русский.

Когда же Калина назвал им грозного командора Выборга, карелы как один вызвались проводить его.

Труден был путь в непролазной лесной чаще, по топким болотам. С лодкой на плечах путники перебирались от одной порожистой реки к другой. С помощью карелов Калика на третьи сутки очутился на набережной города Выборга. Распрощавшись со своими провожатыми, он шел медленно, с любопытством оглядываясь по сторонам.

Наступала ночь. Было серо и холодно. По-осеннему сеялся бесконечный мелкий дождь, покрывая все туманной пеленой. Впереди, в мутном пятне, угадывались очертания крепости, справа темнела высокая башня церкви, а совсем рядом, среди грязи и глубоких дождевых луж, виднелись сырые, в темных пятнах стены жилищ.

Неожиданно дверь одного из домиков шумно раскрылась, несколько солдат, бранясь между собой, вышли на улицу. Пахнуло хмельным теплом харчевни. Свет, вырвавшись в открытую дверь, осветил непролазную грязь и серую муть ненастья.

Порывистый морской ветер пронизывал путника мозглой сыростью, заставляя его плотнее кутаться в одежды и мечтать о тепле у домашнего очага.

Где-то рядом Иван Калика расслышал бряцанье оружия, хриплые слова команды. По дощатому настилу простучали тяжелые сапоги солдат. И стены крепости как-то разом выросли перед путником.

Старинный выборгский замок огромной каменной глыбой осел на небольшом прибрежном островке, прикрывая собой город. Высокие его стены были далеко видны со стороны большого залива, где находили убежище от бурь и разбойников многие корабли.

Опираясь на сильную крепость, шведы держали в повиновении карел западных погостовnote 36, обращенных в католичество; здесь же под каменными сводами у рыцарей зрели захватнические замыслы и накапливались силы для военных походов на восток.

У главного входа в замок, по сторонам массивной двери, горели смоляные факелы, укрепленные в железных держаках. Двор был вымощен булыжником; на мокрых камнях отражались колеблющийся свет раздуваемых ветром факелов и неясные пятна многочисленных освещенных окон замка.

Рассказав о себе стражникам, Иван Калика стал ждать. Командор пожелал видеть гонца немедленно. Слуги повели Ивана Калику по темным коридорам и узким переходам замка, освещенным коптящими сальниками. Прошли два мрачных и холодных зала.

Перед небольшой дверью, едва в рост человека, слуги остановились и, распахнув ее, пропустили гонца.

Большая продолговатая комната, в которую попал Иван Калика, со сводчатым потолком и каменным полом была своеобразным хранилищем военных и охотничьих реликвий. Лосиные и оленьи рога, кабаньи головы, черепа разных зверей и птиц висели по стенам и стояли на полках. Одна из стен была украшена самым разнообразным рыцарским вооружением: длинные мечи, пики, медные, серебряные и стальные панцири, шлемы, кольчуги были в отменном порядке и своим видом делали честь хозяину.

Громадный очаг, сооруженный наподобие камина, занимал добрую половину другой стены. Огонь в очаге выл и стонал, пожирая смолистые сухие поленья. Дым, подхваченный ветром, клубясь, уносился под своды очага. Посередине комнаты на большом ковре, опершись о шпагу, стоял высокий воин. На гонца метнулся испытующий взгляд глубоко запавших глаз. Крутой лоб, орлиный нос, широкий подбородок придавали лицу резкость и особую рельефность.