Вскоре он скомандовал: «Поверни сюда», — и указал на тропинку, уходящую вправо. Колеса попали в топкую колею. Мы медленно подъезжали к птицам. Их там было несколько сотен. Все они тихо и неподвижно стояли на одной ноге. «Заглуши мотор», — чуть слышно прошептал Марсель. Мы вышли из машины, приблизились. Несколько птиц встрепенулись, захлопали крыльями и улетели. Мы замерли на месте. Тридцать секунд. Минута. Птицы стали размеренно опускать клювы к земле, изредка переступая маленькими шажками. Мы сделали еще несколько шагов вперед. Пернатые были теперь метрах в тридцати от нас. Марсель сказал: «Давай остановимся. Ближе подойти не получится». Я взял бинокль и стал внимательно осматривать аистов: среди них не было ни одного окольцованного.

Последние утренние часы мы провели на поляне Марина. На сей раз цыгане проявили большее радушие. Я узнал имена цыганок: жену Марина, великаншу в ярко-желтом свитере, звали Султана, женщину с разбитым носом, жену Мермета, — Зайнепо, а рыжеволосую, что стояла подбоченясь, жену Косты, — Като. Вдова Райко, Мариана, баюкала Денке, своего трехмесячного сына. Солнце уже стояло высоко. В травах бурлили соки земли, и им вторило жужжание насекомых.

— Я хотел бы поговорить с тем, кто обнаружил тело, — наконец произнес я.

Марсель недовольно поморщился. Тем не менее он перевел мою просьбу. Марин в свою очередь окинул меня пренебрежительным взглядом и позвал Мермета. Это был высоченный парень, его острое темно-коричневое лицо почти полностью скрывали длинные блестящие пряди. Говорить цыгану явно не хотелось. Он сорвал какую-то травинку и принялся жевать ее с отсутствующим видом, изредка чуть слышно роняя несколько слов.

— Ему нечего сказать, — перевел Марсель. — Мермет обнаружил Райко в чаще. Вся семья прочесывала лес, стараясь найти Райко. Мермет отважился заглянуть туда, куда обычно никто не ходит. Говорят, там живут медведи. И там он нашел тело.

— Где точно? В кустах? Или на поляне?

Марсель перевел вопрос. Мермет ответил. Минаус продолжил:

— На поляне. Трава там была совсем низкая, словно примятая.

— На этой самой траве были следы?

— Ни одного.

— А поблизости ты ничего не приметил? Может, след человека? Или отпечатки шин?

— Нет. Поляна эта очень далеко в лесу. Машина не проедет.

— Ну а тело? — продолжал я свои расспросы. — Как лежало тело? Как тебе показалось, Райко сопротивлялся?

— Трудно сказать, — ответил Марсель, выслушав слова Мермета. — Он лежал прямо, руки вдоль туловища. Кожа вся исполосована. Из глубокого разреза, начинавшегося вот здесь, — Мермет ударил себя в грудь, туда, где сердце, — торчали внутренности. Особенно странным было его лицо. Оно словно состояло из двух частей. Вверху широко открытые глаза. Совершенно белые. Полные ужаса. А внизу — закрытый рот и спокойно, мирно сложенные губы.

— И все? Больше тебя ничего не поразило?

— Ничего.

Мермет несколько секунд помолчал, продолжая жевать травинку, а потом добавил:

— Похоже, накануне там была жуткая буря. Потому что в том конце леса все деревья на земле валялись, а ветки словно кто нарочно в щепки порубил.

— Последний вопрос: Райко тебе ни о чем не рассказывал, например, о том, что он обнаружил что-нибудь интересное? Тебе не показалось, что он чего-то боится?

Мермет напоследок ответил голосом Марселя:

— Его два месяца никто не видел.

Я записал рассказ Мермета в свой дневник, потом поблагодарил его. Он ответил легким кивком. Он был похож на волка, которого потчуют молоком из блюдечка. Мы вернулись в лагерь. Детишки ухитрились засунуть какую-то из своих кассет в мою автомагнитолу. В мгновение ока «Фольксваген» превратился в цыганский оркестр: из открытых настежь дверец машины раздались дрожащие звуки кларнета, аккордеона и барабанов, сливающиеся в быструю мелодию. Я немного удивился. Мне раньше казалось, что цыганская музыка соткана из томных вздохов скрипок. А эти пронзительные звуки скорее походили на танцы дервишей.

Султана угостила нас кофе по-турецки — горькой жидкостью с толстым слоем гущи. Я едва пригубил напиток. Марсель пил его маленькими глотками, как настоящий знаток, и что-то бурно обсуждал с женщиной-подсолнухом. Мне показалось, что они говорят о кофе, о рецептах и способах его приготовления. Потом он опрокинул чашку и подождал несколько минут. Наконец, опытным глазом осмотрел дно и с помощью Султаны прокомментировал увиденное. Я понял, что они спорили о том, как лучше гадать на кофейной гуще.

А я, ни на кого не глядя, просто сидел и улыбался, осаждаемый беспокойными мыслями. Для Марина и всех остальных смерть Райко канула в прошлое: Марсель объяснил мне, что по прошествии года имя умершего освободится, и им можно будет назвать новорожденного, устроить большое застолье и спать спокойно, поскольку тогда дух усопшего перестанет приходить во сне к его братьям и тревожить их. У меня, наоборот, из-за его гибели рушилось настоящее. И, возможно, еще больше — будущее.

К двум часам дня небо вновь заволокло тучами. Пора было ехать, чтобы к вечеру вернуться в Софию и застать дома доктора Милана Джурича. Мы распрощались со всей «честной компанией» и тронулись в путь. Провожали нас улыбками и дружескими объятиями.

Дорога шла через пригород Сливена. Через грязные трущобы с немощеными дорогами, где там и сям виднелись остовы автомобилей. Я притормозил. «У меня здесь много друзей, — произнес Марсель, — но мне не хотелось бы, чтобы ты все это видел. Поехали отсюда». На обочине асфальтированной дороги ребятишки приветствовали нас, крича: «Гадже! Чужаки!» Все они бегали босиком. У них были чумазые мордашки, а в волосах засохли комочки грязи. Я прибавил скорость. И после небольшой паузы прервал молчание:

— Марсель, скажи-ка мне одну вещь: почему цыганские дети такие грязные?

— Дело здесь не в неряшливости, Луи. Это древняя традиция. Цыгане считают, что дети так прекрасны, что могут вызвать зависть взрослых и те вполне способны их сглазить. Поэтому ребятишек никогда не моют. Получается что-то вроде маскировки… Чтобы скрыть от других людей их красоту и чистоту.

Пока мы ехали, Марсель рассказывал мне о докторе Милане Джуриче:

— Это очень странный тип. Одинокий цыган. Никто не знает точно, откуда он взялся. Блестяще говорит по-французски. Говорят, он изучал медицину в Париже. В семидесятых приехал на Балканы. С этого времени Джурич колесил по Болгарии, Югославии, Румынии, Болгарии и давал бесплатные консультации. Он лечил цыган подручными средствами. Он соединял современную медицину с вековым цыганским знанием трав. Он спас несколько женщин от тяжелых кровотечений. Их стерилизовали в Венгрии и Чехословакии. Тем не менее Джурича обвинили в том, что он нелегально делал аборты. Насколько я помню, его даже судили раза два. Ложь чистой воды. Едва выйдя из тюрьмы, он возобновлял свои поездки. В цыганском мире Джурич — личность знаменитая, почти легендарная. Считается, что он обладает магическими способностями. Советую тебе: иди к нему один. С одним гадже он еще, может, и станет говорить. Двух, пожалуй, будет многовато.

Примерно через час, около шести вечера, мы добрались до Софии. Однако сначала нам пришлось проехать через кварталы ветхих домов, вокруг которых были прорыты глубокие канавы, потом — вдоль пустыря, где цыгане, разбив табор, упорно боролись за жизнь. Их насквозь вымокшие палатки, казалось, вот-вот потонут в волнах мутной воды. Мы видели забавную сценку: цыганские девочки в широких, на восточный манер, шароварах из простой ткани развешивали белье среди бурлящих потоков дождя и грязи. Болезненно испуганные взгляды. Чуть заметные улыбки. Меня вновь до глубины души взволновали гордая красота и достоинство этого народа.

Я повернул на бульвар Ленина и высадил Марселя с Йетой на площади Народного Собрания. Их двухкомнатная квартира была неподалеку. Марсель настоял на том, чтобы объяснить мне, где живет Милан Джурич. Он достал потрепанную записную книжку и принялся разрисовывать страницу всевозможными схемами, дополняя их надписями кириллицей. «Теперь ты точно не заблудишься», — сказал он, засыпав меня названиями улиц, указаниями, куда поворачивать, и массой ненужных подробностей. Наконец, он нацарапал латинскими буквами точный адрес Джурича. Марсель и Йета непременно хотели проводить меня на поезд. Мы условились встретиться на этом же месте в восемь часов.