Я стоял полуголый, растерянный, потный от страха. На мгновение выглянул из-за столба, потом перескочил на правую сторону и прижался к соседней опоре. Мне удалось только раз коснуться ногами пола, бесшумно придавив осколки стекла мягкими матерчатыми подошвами. Ни звука, ни дуновения. Я вновь услышал скрежет осколков с другой стороны. И тут же прокрался за следующий столб. Между нами оставалось пять или шесть колонн. Я вновь услышал, как они двинулись вперед. И кинулся за следующий столб. Мой план был прост. Через несколько секунд я и мои преследователи окажемся по разные стороны одной и той же опоры. Мне нужно будет проскользнуть справа, в то время как они пройдут слева. В моем плане было что-то подсознательное, почти ребяческое. Однако в нем заключался мой последний шанс. Я медленно наклонился и двумя пальцами поднял кусок штукатурки с торчащим из него осколком стекла. Миновал один за другим три столба. Внезапно меня словно парализовало: я услышал человеческое дыхание. Они были там, с другой стороны. Я отсчитал десять секунд, с первым скрипом шагов метнулся к правой грани следующего столба и прижался к нему пылающей спиной.

И тут меня насквозь пронзил ужас. Передо мной возник великан в спортивном костюме, в руке у него блеснул какой-то металлический предмет. Ему понадобилась доля секунды, чтобы понять, что происходит. В следующую долю секунды в его горло вонзился осколок стекла. Кровь брызнула и, булькая, потекла по моим сжатым пальцам. Я выпустил свое оружие, развел руки и поймал тяжелое обмякшее тело. Присел и подставил падающему великану спину. Этот ужасный маневр удался мне неожиданно легко: обильно текущая кровь послужила чем-то вроде смазки. Я встал на колени, опершись руками о пол. Мои бесчувственные обожженные ладони наткнулись на острые осколки, но боли я не ощутил: увечье впервые сослужило мне добрую службу. Из тела все хлестала горячая кровь. Вытаращив глаза и открыв рот в немом крике, я услышал, как второй убийца, ничего не подозревая, прошел дальше. Я дал неподвижной туше беззвучно сползти по моим плечам, а потом удрал, невесомый, как страх. И только летя вниз по ступенькам, белым от птичьего помета, я понял, что за оружие держал в руках убийца: это была высокооборотная хирургическая электропила, питавшаяся от батареи, закрепленной на поясе великана.

Домчавшись до машины, я тут же рванул с места и плутал среди мокрых кустов, пока не выехал на асфальтированную дорогу. Полчаса езды по улицам с односторонним движением и темным проулкам — и я с наслаждением покатил по автостраде на Стамбул. Я долго летел со скоростью двести километров в час, включив дальний свет и разгоняя мрак.

Вскоре я уже был недалеко от границы. Мое лицо, наверное, было все в кровавых пятнах, да и руки тоже. Я взглянул в зеркало: у меня на веках висели запекшиеся корки, а волосы слиплись от крови — не моей, а того типа. У меня затряслись руки. Приступы дрожи перешли с конечностей на челюсти. Я вылез из машины. Дождь полил с удвоенной силой. Я разделся догола, вытянулся и подставил тело ливню, чувствуя, как мои лодыжки погружаются в прохладную грязь. Я простоял так пять, десять, пятнадцать минут, омываемый струями дождя, которые уничтожили следы моего преступления. Потом нырнул в машину, достал сухое белье и переоделся. Раны на руках оказались неглубокими. Я нашел все необходимое в аптечке, обработал ладони антисептиком и перевязал их.

Пограничный контроль я прошел без проблем, хотя и опоздал больше, чем на разрешенные двое суток. И снова помчался вперед. Занимался рассвет. На придорожном указателе значилось: Стамбул, 80 километров. Я снизил скорость. Через сорок минут я уже подъезжал к пригородам Стамбула, на ходу роясь в бумагах в поисках адреса следующего места назначения. На карте все было ясно обозначено. Еще в Париже, звоня разным людям и наводя справки, я наметил себе «стратегический» пункт. Наконец, несколько раз повернув, я подъехал к вершине холмов Бююк Кючук Кенлика, возвышавшихся над Босфором.

С высоты пролив напоминал распростертого на земле неподвижного великана, скованного путами. Вдалеке виднелся Стамбул с его вытянутыми минаретами и сонными куполами. Я остановился. Было шесть тридцать утра. Стояла бездонная, чистая тишина, полная звуков, которые я так люблю: криков птиц, еле слышного блеяния овец, шелеста ветра в колышущейся траве. Волны все больше и больше разгорались под лучами солнца. Я поднял голову к небу и надолго застыл, глядя в бинокль. Ни птицы. Ни тени. Миновал уже целый час, как вдруг на головокружительной высоте показалось живое, колышущееся облако. То черное, то белое. Это были они. Огромная стая — тысяча аистов, не меньше — собиралась перелетать через пролив. Никогда прежде мне не приходилось любоваться подобным зрелищем. Раскинув крылья и вытянув шеи, птицы словно исполняли великолепный танец, движимые единой силой, единым стремлением. Они казались широкой легкой волной, покрытой пеной белых перьев, порывом вольного ветра…

Сопровождаемые моим взглядом, аисты поднялись еще выше в безупречно синее небо и вскоре стали почти неразличимы. Потом они одним махом перелетели через пролив. Я подумал о молоденьких аистятах, летевших сюда от самой Германии и направляемых одним лишь инстинктом. Впервые в жизни они одержали победу над морем. Я резко опустил бинокль и стал смотреть на воды Босфора.

Впервые в жизни я убил человека.

От Стамбула я направился на юго-запад Турции, к Измиру. Там я сдал «Фольксваген» местному дилеру компании. Служащие поморщились, увидев, в каком состоянии автомобиль, но, как и обещали рекламные проспекты, оказались сговорчивыми. Потом я взял такси до Кушасадаси, крохотного порта, откуда ходил паром до острова Родос. Было первое сентября. Приняв душ и переодевшись в гостиничном номере, в семь тридцать вечера я поднялся на борт. Теперь я старался выбирать неприметную одежду: майку, полотняные брюки, песочного цвета ветровку с коротким рукавом — и больше не расставался ни со шляпой из гортекса, ни с солнечными очками, которые служили дополнительной гарантией того, что меня не узнают. Моя сумка практически не пострадала, как и мой ноутбук. Что касается рук, то раны на них почти зарубцевались. Ровно в восемь вечера я покинул турецкий берег. На следующее утро, на рассвете, у подножия родосской крепости я сел на другое судно, отплывавшее в Израиль, в Хайфу. Мы должны были за сутки пересечь Средиземное море. Во время всего этого вынужденного круиза я только пил крепкий чай.

Лицо Марселя, разнесенное первым же выстрелом, изрешеченное тело Йеты, цыганский малыш, вероятно, погибший от одной из пуль, предназначавшихся мне, — все эти образы неотступно преследовали меня. По моей вине погибли трое ни в чем не повинных людей. А я жив. Я все время думал о том, как это несправедливо. Мной овладела жажда мести. Странно, но тот факт, что я уже убил одного человека, не занимал значительного места в цепочке моих размышлений. Я стал «человеком, которого следует уничтожить», идущим навстречу неизвестности, готовым убить или быть убитым.

Я рассчитывал проследить за аистами до самого конца их пути. По сравнению с произошедшими событиями миграция аистов могла показаться пустяком. Но ведь именно эти птицы и вывели меня на дорогу, вымощенную жестокостью. И более чем когда-либо я был уверен, что они играли в этой истории главную роль. А эти двое, что пытались меня убить, не были ли они теми болгарами, о которых упоминал Жоро? И разве оружие моей жертвы — хирургическая электропила — не было напрямую связано с убийством Райко?

Прежде чем сесть на корабль, я связался из гостиницы с центром «Аргус». Аисты продолжали свой путь: первая стая птиц добралась до Дортиоля в заливе Искендерон, на турецко-сирийской границе. Их средняя скорость была значительно выше рассчитанной орнитологами: аисты легко преодолевали за день расстояние в двести километров. Утомившись, они должны остановиться на отдых в окрестностях Дамаска, прежде чем вновь отправиться по привычному маршруту — к прудам Бейт-Шеана в Галилее[1], где они в изобилии находили пищу в рыбоводческом хозяйстве. Туда и лежал мой путь.