Саре было двадцать восемь лет, в голове ее бродили мрачные мысли, а манерами она напоминала фею. Она рассказывала мне об Израиле. Ее нежный голос как-то не вязался с отвращением, звучавшим в ее словах. Она не изображала Землю обетованную как прекрасную мечту, она разоблачала бесчинства, творимые евреями, их неудержимое стремление завладеть землей, их уверенность в неоспоримости своих прав, приводящую к несправедливости и жестокости в раздираемой на части стране. Она рассказала мне о страшных деяниях, совершаемых обеими сторонами: о перебитых ногах арабов, о заколотых еврейских детях, о вылазках «Интифады». А еще она нарисовала странный образ Израиля. По ее словам, еврейское государство представляло собой настоящую лабораторию войны: оно всегда было впереди и по части радиоперехвата, и по части высокотехнологичного оружия, и по части области угнетения людей.

Она говорила о своем существовании в киббуце, о тяжелом труде, о том, что едят они все вместе, что по субботам устраивают вечерние собрания, чтобы принять «решения, касающиеся каждого». Это коллективное существование, когда один день похож на другой, сегодня на вчера и, что еще хуже, — на завтра. Она поведала о зависти, о тоске, о тайном лицемерии, которыми пропитана общинная жизнь. Сара страдала от одиночества.

Тем не менее она подчеркнула, что агротехника в киббуцах весьма эффективна, вспомнила о дедушке и бабушке, сефардах по происхождению, — первопроходцах этого края, основавших первые коммуны после Второй мировой войны. Она рассказала о мужестве своих родителей, умерших прямо на работе, об их усердии и воле. В такие моменты казалось, что еврейка борется в ней с обычной женщиной, а идеалы — с личностью. Ее длинные руки порывисто поднимались кверху, к вечернему небу, чтобы выразить чувства, кипевшие у нее в душе.

Потом она стала расспрашивать меня о том, чем я занимаюсь, о моем прошлом, о моей парижской жизни. Я вкратце рассказал ей о годах учебы, а потом объяснил, что отныне увлекаюсь только орнитологией. Я описал свое путешествие и вновь подтвердил, что очень хотел понаблюдать за аистами во время их перелета через Израиль. Моя навязчивая идея не удивила ее: киббуцы Бейт-Шеана служили пунктом сбора многих birdwatchers[2]. Это любители птиц со всех концов Европы и из Соединенных Штатов, они поселяются здесь во время миграции птиц и целыми днями наблюдают за таинственным полетом пернатых, вооружившись биноклями, подзорными трубами и телеобъективами.

Пробило одиннадцать часов. Я, наконец, набрался смелости и заговорил о смерти Иддо. Сара холодно взглянула на меня, потом произнесла бесцветным голосом:

— Иддо был убит четыре месяца назад. Это случилось на болотах, когда он лечил аистов. Арабы застали его врасплох. Они привязали его к дереву и пытали. Они кидали камни ему в лицо, пока не раздробили челюсти. У него в горле было полно осколков костей и зубов. Ему также сломали пальцы и лодыжки. Они сняли с него одежду и разделали его, как тушу, ножницами для стрижки овец. Когда нашли труп, целым остался только кожный покров лица, который походил на небрежно натянутую маску. Внутренности свисали до земли. Птицы начали клевать его тело.

Ночь была необычайно тиха.

— Ты сказала, это арабы. Виновных нашли?

— Полагают, что это те самые четверо арабов, о которых я тебе уже говорила. Те, что убили солдат.

— Их арестовали?

— Они мертвы. На своей земле мы сами сводим счеты.

— Арабы часто нападают на гражданское население?

— В наших краях — нет. Только иногда на активных бойцов, вроде тех, которых ты видел сегодня днем.

— Иддо был бойцом?

— Вовсе нет. Хотя в последнее время он очень изменился. Он где-то раздобыл оружие: несколько автоматических винтовок, пистолетов и, что самое странное, глушителей. Он пропадал целыми днями, прихватив его с собой. Он больше не ходил к прудам. Стал грубым, раздражительным. То вспыхивал по пустякам, то часами не произносил ни слова.

— Иддо нравилось жить в киббуце?

Сара горько и мрачно рассмеялась.

— Иддо был не такой, как я, Луи. Он любил рыб, любил пруды. Любил аистов и болота. Любил возвращаться домой поздно ночью, в грязи, а потом закрыться в своей лечебнице с несколькими общипанными птицами. — Сара снова невесело рассмеялась. — Но меня он любил еще больше. И он искал возможность увезти меня из этого гнусного ада.

Сара немного помолчала, пожала плечами, потом принялась собирать тарелки и приборы.

— На самом деле, — продолжала она, — я думаю, Иддо никогда бы отсюда не уехал. Он был здесь безмерно счастлив. Небо, аисты и к тому же я. На его взгляд, в этом и заключалось главное преимущество киббуца: я была у него под рукой.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что сказала: я была у него под рукой.

Сара пошла в дом. Она была нагружена посудой. Я помог ее поставить. Пока она заканчивала уборку на кухне, я немного побродил по парадной комнате. Дом Сары был маленький и белый. Судя по тому, что я успел разглядеть, кроме этой, самой большой комнаты, в глубине коридора находились еще две спальни: Сары и Иддо. На полке я заметил фотографию молодого человека. От его живого, обожженного солнцем лица веяло здоровьем и радостью. Иддо был похож на Сару: тот же рисунок бровей, те же скулы, но если ее лицо выглядело худым и напряженным, то у брата оно светилось жизненной энергией. На снимке Иддо выглядел моложе Сары, на вид ему было года двадцать два — двадцать три.

Сара вышла из кухни. Мы вернулись на террасу. Она открыла маленькую железную коробочку, которую только что принесла.

— Ты куришь?

— Сигареты?

— Нет, травку.

— Ни в коем случае.

— Меня это не удивляет. Странный ты парень, Луи.

— Не надо из-за меня себе отказывать, если тебе хочется…

— Одной совсем не интересно, — отрезала Сара, закрывая коробочку.

Она умолкла, потом внимательно взглянула на меня.

— А теперь, Луи, объясни мне, что ты на самом деле здесь делаешь. Ты не похож на birdwatcher. Я хорошо их знаю. Они сумасшедшие, помешанные на птицах, они говорят только об этом и живут, задрав голову кверху. А вот ты в птицах ничего не понимаешь — разве что в аистах. И глаза у тебя такие, будто ты за кем-то гонишься, но при этом кто-то гонится и за тобой. Кто ты, Луи? Полицейский? Журналист? Здесь не доверяют гоям. — Сара понизила голос. — Но я готова тебе помочь. Скажи мне, что ты ищешь?

Несколько секунд я размышлял, а потом не колеблясь выложил ей все. А что мне было терять? Мне стало легче, когда я рассказал все как есть. Я поведал ей о поручении Макса Бёма и о его смерти. Рассказал об аистах, о совершенно невинных поисках, в компании только ветра и неба, и о том, как все это внезапно превратилось в кошмар. Я выложил ей все, что произошло со мной за последние сорок восемь часов в Болгарии. Я сообщил ей, как умер Райко. Как убили Марселя, Йету и, наверное, еще цыганского малыша. Как потом на заброшенном складе я зарезал незнакомца осколком стекла. Сказал о намерении выманить из логова второго мерзавца и его соратников. Наконец, я упомянул «Единый мир» и назвал имена Дюма, Джурича и Жоро. Хирургическая пила, вырезанное сердце Райко, таинственная операция, сделанная Максу Бёму, — все смешалось в моей голове.

— Это может показаться странным, — заключил я, — но я убежден: именно аисты являются ключом ко всей этой загадке. С самого начала я чувствую, что у Бёма была еще какая-то причина ждать возвращения аистов. Весь путь птиц, километр за километром, отмечен убийствами.

— И смерть моего брата тоже имеет отношение к этой истории?

— Возможно. Хорошо бы мне узнать о ней побольше.

— Досье в полиции. У тебя нет никаких шансов его увидеть.

— А те, кто нашел тело?

— Они ничего тебе не скажут.

— Прости, Сара, ты сама видела тело?

— Нет.

— Не знаешь ли ты… — Я колебался. — Не знаешь ли ты, все ли органы у него были на месте?

— Как это?