Когда Братец опустил «Конститьюшн» в почтовый ящик Фокси, он свернул с дороги на тропу, прорубленную бойскаутами и шедшую от вершины горы мимо бойскаутской хижины прямо к концу Четвертой улицы. Тропа была достаточно широкой и ровной, вполне пригодной для езды на велосипеде, и Братец уже предвкушал долгий, крутой и практически беспрепятственный спуск с горы. Солнце уже встало, и половина горы была ярко освещена его лучами, в то время, как вторая половина покоилась в холодном голубом мареве. Братец поехал вниз со все возрастающей скоростью. Ему еще никогда не удавалось проехать весь путь, ни разу не воспользовавшись тормозом, но в это утро он был преисполнен решимости. Велосипед несся все быстрее и быстрее. Бастер стал отставать и, задыхаясь от быстрого бега, сумел пролаять лишь считанное число раз. Сильный встречный ветер заставил Братца зажмуриться. По щекам его текли слезы. От пронизывающего холода онемели руки, их не спасали даже шерстяные перчатки, а лоб, щеки и переносицу страшно ломило. И он подумал, что если налетит на камень или отломившуюся ветку, то изуродованное тело его так и будет лететь до самой бойскаутской хижины.

Вдруг скорость резко замедлилась, так как начался небольшой подъем, сменившийся ровным участком дороги перед самой хижиной. И лишь теперь он нажал на тормоз и остановился у подножия Скалы Годо, стеной возвышавшейся почти на сто футов вверх. Велосипед он прислонил к дереву, а сам устроился на земле среди листьев и сосновых иголок. Сердце бешено колотилось. Подбежал Бастер и упал рядом, как подкошенный. С минуту оба выравнивали дыхание, и, наконец. Братец сумел собраться с силами и развернул пакет с сандвичем. Бастер жадно заглотал причитающийся ему кусочек, а затем, вопреки очевидности, стал ждать еще.

Братец отодвинулся от него спиной вперед, пока не уперся в скалу. Жуя сандвич, он лениво осматривался. Лучи утреннего солнца пробивались сквозь сосновую поросль и рассветную дымку. Все, что находилось от него на расстоянии нескольких футов, виделось нерезко, не в фокусе, что доставляло Братцу особенное удовольствие. Больше всего ему нравились освещенные солнцем гладкие гранитные валуны, вросшие в землю и осыпанные сосновыми иглами. Косое освещение и гладкая поверхность камня создавала иллюзию, будто это туши павших животных, к примеру, слонов, заваленных ружьем могучего охотника. Тут он обратил внимание на внешний вид одного из более мелких валунов. Он был белее прочих, возможно, потому, что его покрывал мертвый, сереющий мох. Пока он продолжал жевать сандвич и разглядывать этот камень, ему вдруг показалось, что поверхность его изменилась, точно сам он стал жертвой оптического обмана. Появилось внешне что-то знакомое, что-то такое, что он видел не далее, чем сегодня утром. И тут его неприятно поразило воспоминание: поверхность валуна напомнила ему поверхность его собственной кожи – он вспомнил, как одеваясь, внимательно рассматривал себя в зеркало, сетуя на отсутствие загара.

Он медленно поднялся и подошел к камню. И перестал жевать. В желудке вдруг стало кисло. И когда он приблизился к этому валуну, он четко и ясно увидел, что это не камень, а чьи-то ягодицы, а еще ближе, под новым углом зрения, он сумел разглядеть часть спины, плечо и, наконец, сильно свернутую вправо голову. Нос и подбородок были усыпаны листьями, но зато был открыт один глаз. Одна колонна муравьев входила в него, другая выходила. Бастер подбежал и обнюхал труп. Братец уронил сандвич и бросился бежать. Бастер подобрал сандвич, и только потом помчался следом.

Уилл Генри, слушая рассказ Братца, тотчас же составил в уме план действий. О такого рода событиях нельзя сообщать по телефону. Лучше поехать в Атланту, встать перед микрофоном местной радиостанции и выйти в эфир.

– Вот что я тебе скажу. Братец. Беги-ка ты в похоронное бюро и скажи мистеру Мэддоксу, что я прошу его подъехать к скаутской хижине со своей перевозкой. А я заеду за доктором Мадтером, и через пару минут мы там встретимся. Так ты говоришь, он лежит прямо у подножия Скалы Годо?

– Так вы говорите, что он голый? В такую погоду? – Фрэнк Мадтер ежился в пальто, просовывая руки под приборную доску полицейской машины в надежде, что хоть там чуточку теплее.

– Так мне сказал Братец. Все это, конечно, его потрясло. Он еще что-то говорил насчет муравьев в глазу этого парня. Похоже, он все это придумал. По крайней мере, надеюсь, на это.

Уилл Генри постарался подъехать как можно ближе к скаутской хижине, поставил машину, а остаток пути они прошли пешком.

Доктор Мадтер опустился на колени возле трупа.

– Увы, Братец был прав. И насчет того, что он голый. И насчет муравьев. – Уилла Генри передернуло. – Помогите мне, Уилл Генри, его надо перевернуть. – Уилл Генри пришел в ужас при одной мысли о том, что придется дотронуться до хладной плоти, но постарался этого не показывать. – Ничего, за исключением поверхностных ранений. Не вижу ни следов выстрела, ни колющих ран. – Где-то поблизости хлопнула дверца машины. Доктор Мадтер встал.

– Фрэнк, так отчего же он умер? Свалился с обрыва?

– Думаю, Уилл Генри, что как раз это не вызывает ни малейших сомнений. Сомнения возникают вот какого рода: что с ним произошло прежде, чем он свалился. Что он тут такое делал, что бегал голенький, точно ощипанная курица.

– Ну, первое, что мне приходит в голову, это мысль достаточно странная, и потому возможная.

– Клан?

Уилл Генри кивнул.

– Два года назад они выпороли в Гринвилле одного мужика кнутом. Этот белый погуливал с цветной девчонкой. Но это же совсем мальчик. Ну, сколько ему может быть: восемнадцать, девятнадцать?

Уилл Генри невольно бросил взгляд на труп.

– Думаю, что не больше. А как вы думаете, когда наступила смерть?

– Ну, «rigor mortis»[3] еще наблюдается. Смерть наступила менее двадцати четырех часов назад, а возможно и менее двенадцати. Как только мы его доставим, измерим температуру тела. Возможно, это нам подскажет срок. Прошлой ночью температура была около двадцати, и сейчас не больше двадцати пяти, и тело не промерзло. По правде говоря, Уилл Генри, это не мой профиль работы. Я обычно имею дело с людьми до того, как они отправляются на тот свет. Понятно?

– Как видите, на меня свалилось настоящее уголовное дело. Потому что, судя по всему, на несчастный случай это никак не похоже. О подобном я и не слыхивал. Это дело нуждается в тщательнейшем расследовании, и начать надо с медицинской экспертизы. Не вызвать ли нам для этого дела кого-нибудь из Атланты? Вы кого-нибудь знаете?

Ламар Мэддокс широко шагал по опавшей листве, волоча за собой носилки. За ним семенил Братец Мэйнард, поддерживая носилки с другой стороны. Следом бежал Бастер.

– Фрэнк, Уилл Генри, доброе утро. Что мы тут имеем?

– Мы знаем столько же, сколько и вы, Ламар. Только что сюда прибыли. Я как раз спрашивал Фрэнка, не знает ли он кого-нибудь в Атланте, специалиста, способного провести тщательную медицинскую экспертизу.

Братец перебил их.

– Извините, начальник, но я уже на пятнадцать минут опаздываю в школу. Вы разрешите мне ехать?

– Конечно, поезжай, Братец, и спасибо тебе, что известил о происшедшем именно меня. Ты поступил правильно.

– Ага, начальник! А не дадите мне записку или что-нибудь еще? У нас, если опаздываешь, спрашивают записку.

Уилл Генри вынул блокнот и стал писать:

Он расписался, поставил дату и отдал записку мальчику.

– Слушай, Братец. Пока что мы еще точно не знаем, что здесь случилось. Рано или поздно слух об этом пройдет, но сейчас ни в коем случае нельзя, чтобы об этом узнали, понял? И потому я хочу, чтобы ты не рассказывал об этом никому, и когда я говорю «никому», это значит абсолютно никому, особенно о том, что на мертвом не было одежды. Это может оказаться исключительно важным, и пока что об этом никто не должен знать. Ясно?