Иногда она встречала посетителей и постоянно получала приветы и полные любви слова от тех, с кем не могла видеться. Эти слова всегда давали ей какую-нибудь новую тему для размышлений, а ей так нужны были новые темы.

Один раз она видела Джона Пендлетона и дважды Джимми Бина. Мистер Пендлетон сказал ей, каким отличным мальчиком оказался Джимми и как хорошо он себя ведет. А Джимми рассказал ей, какой у него теперь «первоклассный» дом и какая «мировая» семья получилась из мистера Пендлетона. И оба заявили, что всем этим они обязаны ей.

— И мне сразу стало еще радостнее от того, что у меня были здоровые ноги, — призналась потом Поллианна тетке.

Прошла зима, и наступила весна. Те, кто с тревогой наблюдали за состоянием Поллианны, видели, что прописанное лечение не приносит перемен к лучшему. Казалось, все подтверждало худшие опасения доктора Мида: Поллианна никогда больше не сможет ходить.

Белдингсвилл, разумеется, живо интересовался всем, касающимся Поллианны. Но один человек в Белдингсвилле особенно выходил из себя и терзался до лихорадки при каждом новом сообщении о состоянии ее здоровья, которые он каким-то образом ежедневно умудрялся получать непосредственно из комнаты больной. Дни проходили, а новости становились не лучше, но даже хуже, и порой иные чувства кроме тревоги стали появляться в лице этого человека: отчаяние и яростная решимость — и оба этих чувства боролись между собой. В конце концов яростная решимость одержала победу, и именно тогда, в одно субботнее утро, мистеру Джону Пендлетону, отчасти к его удивлению, доложили о визите доктора Томаса Чилтона.

— Пендлетон, — начал доктор неожиданно и резко. — Я приехал к тебе, потому что тебе лучше, чем любому другому в городе, известно о моих отношениях с мисс Полли Харрингтон.

Джон Пендлетон почувствовал, что, должно быть, заметно вздрогнул. Он действительно знал кое-что о романе Полли Харрингтон и Томаса Чилтона, но тот вопрос они не затрагивали в разговорах между собой самое меньшее лет пятнадцать.

— Да, — сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал достаточно озабоченно, чтобы выразить сочувствие, но не слишком заинтересованно, чтобы не показаться любопытным. Впрочем, в следующее мгновение он понял, что беспокоился зря: доктор был слишком захвачен тем делом, которое привело его сюда, чтобы заметить, какой ему будет оказан прием.

— Я хочу осмотреть девочку. Я хочу провести обследование. Я должен провести обследование.

— Так что же мешает?

— Что мешает? Ты отлично знаешь, что я не был в этом доме более пятнадцати лет. Послушай, что я скажу тебе: хозяйка этого дома заявила мне, что в следующий раз, когда она пригласит меня в него войти, это будет означать, что она просит у меня прощения и все будет как прежде… то есть она выйдет за меня замуж. Может быть, ты и думаешь, что она может позвать меня теперь… но я — нет!

— Но разве ты не мог бы пойти… без приглашения?

Доктор нахмурился:

— Едва ли. У меня есть своя гордость, ты знаешь.

— Но если тебя это так волнует, не мог бы ты проглотить свою гордость и забыть о ссоре…

— Забыть о ссоре! — перебил доктор сердито. — Я говорю не о такого рода гордости. Если бы дело было в этом, я отправился бы туда на коленях — или на голове, — если бы это могло что-то изменить. Но я говорю о профессиональной гордости. Речь идет о болезни, а я доктор. Я не могу бесцеремонно явиться и сказать: «Послушайте, возьмите меня!» Разве могу?

— А из-за чего была ссора? — спросил мистер Пендлетон.

Доктор нетерпеливо махнул рукой и поднялся со стула.

— Из-за чего? Из-за чего бывает любая ссора между влюбленными? Важно ли это, после того как она произошла? — заворчал он, сердито шагая по комнате. — Из-за какой-нибудь глупости — из-за размера луны или глубины реки — ее причина была ничуть не серьезнее этого, если сопоставить ее с теми печальными годами, которые последовали за ней! Да что ссора! Что касается меня, то я готов сказать, что ссоры и не было… Пендлетон, я должен осмотреть девочку. Это вопрос жизни и смерти. Это может означать — я совершенно уверен — девять шансов против одного, что Поллианна Уиттиер будет ходить опять!

Слова прозвучали отчетливо и выразительно; и сказаны они были как раз тогда, когда доктор почти вплотную подошел к открытому окну рядом со стулом Джона Пендлетона. Поэтому случилось так, что они ясно донеслись до ушей мальчика, стоявшего на коленях под окном.

Джимми Бин в это субботнее утро был занят прополкой первых сорняков на цветочных клумбах. Услышав слова доктора, он присел, навострив уши и широко раскрыв глаза.

— Ходить? Поллианна! — воскликнул Джон Пендлетон. — Что ты хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что, судя по тому, что я мог услышать и узнать, находясь за милю от ее постели, ее случай очень похож на тот, который излечил недавно один из моих друзей по университету. Он много лет специально занимался лечением такого рода травм. Я поддерживал с ним контакт и тоже отчасти занимался этой проблемой. И, судя по тому, что я слышал… Но я хочу увидеть девочку!

Джон Пендлетон выпрямился на своем стуле.

— Ты должен увидеть ее, дружище! Нельзя ли устроить это, скажем, через доктора Уоррена?

Доктор Чилтон отрицательно покачал головой:

— Боюсь, что нет. Хотя Уоррен вел себя очень порядочно. Он сам говорил мне, что сразу предложил пригласить меня для консультаций, но… мисс Харрингтон сказала «нет» так решительно, что он не осмелился повторить свое предложение, хотя и знал о моем желании осмотреть девочку. А недавно несколько его лучших пациентов перешли ко мне, что, разумеется, еще сильнее связало мне руки… Но, Пендлетон, я должен увидеть ребенка. Подумай, что это может значить для нее, если мне удастся ее обследовать!

— Да, а ты подумай о том, что это может значить, если тебе это не удастся! — возразил мистер Пендлетон.

— Но как я могу — без прямого приглашения со стороны ее тетки, которого я никогда не получу?

— Нужно что-то сделать, чтобы она пригласила тебя!

— Но что?

— Не знаю.

— Да, ты не знаешь… и никто другой, пожалуй, тоже. Она слишком горда и слишком сердита, чтобы позвать меня после того, что она сказала мне много лет назад… Но когда я думаю об этом ребенке, обреченном страдать всю жизнь, и о том, что, может быть, в моих руках надежда на спасение и мешает только эта проклятая нелепость, которую мы называем гордостью и профессиональным этикетом, я… — Он не кончил фразы, но, глубоко засунув руки в карманы, повернулся и опять беспокойно заходил взад и вперед по комнате.

— Но если бы ей это объяснить… дать понять, — настаивал Джон Пендлетон.

— Да, но кто это сделает? — спросил доктор, резко обернувшись.

— Не знаю, не знаю, — простонал мистер Пендлетон с несчастным видом.

Снаружи под окном Джимми Бин внезапно пошевелился. До этой самой минуты он так напряженно вслушивался в каждое слово, что почти не дышал.

— Ну а я знаю! — прошептал он в порыве радости. — И ей-богу, я это сделаю! — Он тотчас вскочил на ноги, прокрался за угол дома и со всех ног помчался вниз с Пендлетон-Хилл.

— Пришел Джимми Бин. Он хочет вас видеть, мэм, — объявила Ненси, стоя на пороге.

— Меня? — с удивлением спросила мисс Полли. — Ты уверена, что он не имел в виду Поллианну? Он может сегодня зайти к ней на несколько минут, если хочет.

— Да, мэм. Я сказала ему. Но он говорит, что ему нужны именно вы.

— Хорошо, я сейчас спущусь. — И мисс Полли с утомленным видом поднялась со стула.

В гостиной она застала ожидающего ее раскрасневшегося мальчугана с вытаращенными глазами, который сразу же затараторил:

— Мэм, я знаю, это ужасно, что я делаю и что говорю, но я не могу иначе. Это ради Поллианны, а ради нее я бы и в пекло, и к вам, и куда угодно, и в любое время. Да и вы тоже бы так поступили, если бы думали, что есть девять шансов против одного, что она опять начнет ходить. Поэтому я и пришел сказать вам, что если только гордость и э… э… что-то там еще мешает Поллианне ходить, то я знаю, что вы пригласите доктора Чилтона к себе, если поймете…