- Нет, - протянул я.

       - Только не долго, - громко произнесла она. - Только не долго!

       Я попытался заговорить, подбодрить ее, может быть утешить, но она движением руки дала понять, что ничего не хочет слышать. Мы как раз дошли до ее дома, находящегося по соседству с моим. Она повернулась и на прощание произнесла:

       - Не вздумай никому ни о чем брякнуть.

       - Как скажешь, - проговорил я и пошел домой, поглядывая в направлении гостевого дома, скрытого другими домами, не появиться ли из-за угла отец.

       Нельзя попадаться ему на глаза, а то начнет задавать ненужные вопросы. Влетев в дом, я быстро разделся, кинул на стол многострадального глухаря и забрался в кровать. Шум открывающейся двери и тяжелые шаги отца, я уже не слышал - сладко спал. Еще я не услышал, гневное восклицание родителя, увидевшего кота, расправляющегося с неосторожно оставленным на столе глухарем.

       Ночью меня из объятий мертвецкого сна, осторожно, за ручку, в приоткрытую дверь бодрствования, вывели приглушенные звуки человеческой речи. Я как мог, отбивался, упирался всеми конечностями совсем не стремясь просыпаться, но звуки были настойчивы как морской прибой. Я сонно приоткрыл один глаз, и услышал отцовское удивленное восклицание. Открыл второй глаз и перевел взгляд на дверь. За ней, в комнате, горела свеча. Ее отблески проникали в щель под дверью.

       Любопытство переселило отступающий сон. С кем мог отец разговаривать среди ночи? Я встал с кровати, на цыпочках подошел к двери и чуть-чуть приоткрыл ее. За столом, подперев голову кулаками, сидел отец, напротив него Георг. Свеча освещала решительное лицо воина и полные боли глаза отца.

       - Почему он? - шепотом прокричал родитель.

       - Его выбрала леди Женевьева, - ровно ответил воин.

       - Впереди война, да? Просто так ведь империя не кличет воинов с окраин, только оже твориться что-то серьезное. Он будет воевать?

       - Весьма вероятно.

       - Ну, почему он? - снова произнес отец, - разве нет других парней? Хотя бы те с кем я работаю на шахте. Ты же видел его. Он хилый и тощий. Он меч-то поднять не сумеет. Какая ему имперская армия?

       - Дело в том, что я его видел, и видела леди Женевьева, - произнес Георг голос, в котором слышался прозрачный намек.

       Отец обреченно склонил голову на грудь и зашептал:

       - Я не ведаю, откуда у него этот талант. Ни я, ни его дед, никогда не были охотниками. Один рыбак, другой шахтер.

       - А кто его мать? - спросил Георг. - Я так понимаю, он в нее пошел. Больно вы не похожи.

       - Она была родом из империи, учительница. Несла грамоту дикарям. Ты ведь слышишь, какой у него чистый имперский?

       - Ага, не те рубленые слова, в которые коверкают имперский язык северяне, да еще и своих словечек кучу вставят, и пойми после этого, что они лопочат. Ты, конечно, извини Белогор, но он выгодно отличается от вас, словно имперец случайно попавший к северянам. Давно умерла его мать?

       - Давненько. Болезнь скоро ее сожгла. Пару дней и она умерла, - проговорил отец, пытаясь сдержать слезы. - Я ведь мирный человек, за что мне это? Он ведь тоже не солдат!

       - Взгляни вокруг, Белогор, - проговорил Георг, обведя рукой наше скромное жилище, - чего он здесь достигнет? Всю жизнь проживет, охотясь в этих местах, и состарившись, будет рассказывать о том, что много лет назад видел леди-рыцаря?

       - Зато он будет жив!

       - Он может достигнуть много в имперской армии, а затем и в империи, если пожелает остаться. Мы ведь забираем его не на всю жизнь, а лишь на три года. Посмотри на меня, Белогор, - отец поднял взгляд на воина, - это ведь не твои книги, - утверждающе произнес Георг, показывая рукой на заставленные полки, - если он хотя бы прочитал десятую часть из них, то его ждет неплохое будущее, а возможно и слава.

       - Он прочитал их все, - прошептал отец и затем громко крикнул: - Горан!

       Я вздрогнул, помедлил немного, и старательно протирая глаза, зашел в комнату, не смущаясь, что одет только в нижние штаны. В доме было всегда тепло, и я ходил легко одетый, а уж спал и подавно, там ведь еще шкура дарит мне тепло. Единственное, пол холодил босые ноги, но сейчас мне это совсем не доставляло дискомфорта.

       Отец посмотрел на меня полными муки глазами и проговорил по-бривенхеймски:

       - Они забирают тебя сынок. В их поганую армию. Оже ты не хочешь, только скажи мне. Я помогу тебе схорониться в лесу. Там они тебя никогда не найдут.

       Я слушал отца и не слышал его. Стремительно сбрасывающий оковы сна мозг переваривал слова Георга. Я был под впечатлением от них. Юношеский пыл взыграл во мне, как боевой конь под звуки рога, призывающего ринуться в атаку. Его слова запали мне в самую душу, каленым железом выжигая слово "слава". Неокрепший мозг еще не способный твердо отличить фантазии от реальности, уже рисовал мне картины дворцов, земель, прекрасных женщин, которыми я буду обладать, но червь сомнения, внушал мне страх того, что я просто погибну, как и тысячи таких же юнцов возомнивших о себе невесть что. Война кровавой мясорубкой перетрет в однородный фарш парня-северянина, не спросив, сколько книг он прочитал и как стреляет из лука. Все внутренности переворачивались от одной только мысли, что я буду воевать, убивать людей, видеть их кишки, мозги, кровь. Я с содроганием вспоминаю зрелище в лесу, когда имперцы расправились с волками, а здесь же будут люди. Я внутренне передернулся - это метафизическое движение заставило вынырнуть из океана эмоций доселе еще пребывающее во сне чувство собственно достоинства. Оно прочно обосновалось в груди, выгоняя страх и сомнения, словно, экзорцист бесов. Струсь я сейчас, то вместо меня отправиться другой парень, а возможно еще и накажут всю деревню. Кто я тогда буду? Я не могу отступить. Хоть слезы уже наворачивались на моих глазах, но я знал, что не смогу жить, если сейчас страх одержит надо мной верх.

       - Я вернусь отец. Обязательно вернусь, - проговорил я на родном языке, трясущимися губами, но старательно делая вид, что мой яйца превратились в сталь.

       Он встал и обнял меня. Из его глаз катились слезы. Они солеными каплями падали на мою обнаженную шею и одиноко стекали по голой безволосой груди. Я не мог обнять его в ответ. Я безвольно стоял в его объятиях, вытянув руки по швам, и смотрел в закопченный потолок, видя там ратные баталии.

       - Я горжусь тобой, - проговорил подбадривающе Георг. - Заря через два часа. Будь готов выходить. Ты уходишь с нами - так приказала леди Женевьева. Возьми с собой лук, побольше стрел, запасную одежду, какой-нибудь кинжал, огниво, еды до следующей деревни...

       Воин все перечислял и перечислял, а я только кивал головой, понимаю, что через два часа начнётся новая глава моей жизни. Где-то в глубине души крепло чувство того, что я поступаю правильно, истинно по-мужски. Перед глазами неуловимой тенью промелькнуло лицо Велены. Еще один камушек, размером с глыбу, на чашу весов моего решения. Если я останусь, то навсегда потеряю ее. Она ведь упорная. Я помню ее решительные глаза. Она будет той самое девушкой, которая отправиться в империю.

       Занимался рассвет. Серый и промозглый, он незаметно накрыл деревню, прогоняя остатки ночи лихим наскоком рыцарской конницы. Нужда в свечах отпала. Струящиеся из окон свет с лихвой заменял их, освещая нутро нашего дома. Сколько я видел таких рассветов? Не счесть. Но сегодняшний был особенный. Последний, в этом доме для меня. Минимум три года я его не увижу, а может быть и никогда.

       Отец печальным призраком тихонько сидел в углу в плетеном кресле, грустно наблюдая за тем, как я собираюсь в путь, лишь изредка подсказывая, где лежит требуемая мне вещь. Я ходил по скрипучим половицам, ощущая, как от двери дует небольшой сквозняк, и старался не смотреть на отца. Каждый взгляд, брошенный в его сторону, наполнял грудь щемящей болью расставания. Она подмывала утес моей решимости. Было ужасно трудно оставлять его одного. Я знал, что он справиться, но душу всё равно рвало на части. Каждый предмет, к которому я прикасался, будил во мне воспоминания связанные с отцом, будто я уже покинул его. Вот стол, на котором я разделывал уже ободранные родителем тушки мелкой живности, вот шкаф с грубой резьбой на дверцах, выполненной моей рукой, направляемой указаниями отца, даже этот стул на котором он сидит и то мы вместе плели. Мысли все дальше уносили меня в прошлое. Я вспомнил, как он с доброй улыбкой смотрел на детскую фигурку с утра до ночи упражняющуюся с маленьким луком. Память услужливо показала мне эпизод, когда мы вместе освежевали мою первую добычу и маленькими кусочками кормили котенка, сейчас выросшего в толстую, не признающую ничьего авторитета, пушистую ленивую бочку.