Дойл снова вывел машину на шоссе и предложил:

— Мы можем развить гораздо большую скорость, чем этот фургон. Во много раз больше. Давай пустим ему в глаза наш пыльный хвост.

— Прямо как в кино, — сказал Колин и захлопал в ладоши. — "Сделаем" его!

Но Алексу не было так весело, как Колину, потому что его совсем не приводила в восторг перспектива скоростной гонки. И все же он медленно нажал на акселератор, увеличивая скорость. Выжав педаль до конца, он почувствовал, как машину тряхнуло, потом она стала вибрировать, но вскоре восстановила плавность движения, и скорость ее почти достигла максимальной. Несмотря на отличную звукоизоляцию "Тандерберда", до Алекса и Колина все же доходили внешние шумы: монотонный, нарастающий рев двигателя, перемежающийся ритмичными толчками, и резкий свист порывов ветра, рвущегося в салон через вентиляционную решетку...

Когда на спидометре было уже сто миль в час, Алекс снова посмотрел в зеркало заднего вида. Невероятно, но "Шевроле" следовал за ними по пятам. Он единственный ехал в левом ряду.

"Тандерберд" начал еще набирать скорость: сто пять (теперь словно водопад шумов обрушился на них со всех сторон), сто пятнадцать (кузов затрясло, и рама стала издавать неприятные ноющие звуки). Стрелка спидометра достигла предела последней белой цифровой отметки, а "Тандерберд" все набирал и набирал скорость...

Столбы электропередачи слились за окном в ровное единое пятно, а точнее — в серо-стальную стену. За ней можно было разглядеть противоположную сторону движения, машины и грузовики, проносящиеся мимо них на восток с огромной скоростью, будто ими выстрелили из пушки.

Фургон вдруг сбился, потерял скорость.

— Мы "сделали" его! — закричал Колин голосом, в котором смешались ликование и откровенный страх.

— И он отстает! — так же возбужденно отозвался Алекс.

Фургон стал уменьшаться и наконец совсем исчез позади.

Шоссе перед ними было пусто. Но Алекс не стал убирать ногу с акселератора. И в течение еще пяти минут они мчались на полной скорости, увеличивая отрыв от преследователя и распугивая попадающихся на пути водителей жуткой какофонией сигналов. Оба они — Дойл и Колин — были наполовину охвачены паникой, наполовину ликовали, азарт погони полностью завладел ими.

Но как бы там ни было, "Шевроле" исчез из виду, и постепенно они успокоились. Тут только Алекс осознал тот огромный риск, которому они подвергались, идя на такой скорости пусть даже по довольно свободной трассе. И если бы у них лопнула шина...

Если их остановят за превышение скорости, какой здравомыслящий патрульный поверит, что они спасались от некоего таинственного незнакомца во взятом напрокат фургоне? Убегали от человека, которого не знали вовсе, даже никогда не встречались с ним, которого никогда не видели? Спасались бегством от незнакомца, который не сделал им ничего дурного и даже не угрожал? А причина в том, что он, Алекс, испугался лишь только потому, что он всегда боялся того, что не мог понять до конца. Да уж, подобная история вряд ли может у кого-нибудь вызвать доверие. Особенно у полицейского. Слишком уж она фантастична и глупа. Патрульный только обозлится.

Неохотно Дойл чуть отпустил педаль газа. Стрелка спидометра быстро упала до отметки "100", слегка поколебалась и поползла еще ниже. Дойл посмотрел в зеркало. Фургона нигде не было видно.

— Может, он сейчас быстро нас догоняет, — предположил Колин.

— Не может, а точно.

— И что мы будем делать?

Впереди показался поворот на пятьдесят первое шоссе и указатели, сообщающие расстояние до Декейтера.

— Остаток дня мы будем ехать по второстепенным дорогам, — решил Алекс, — и пусть, если хочет, охотится за нами на семидесятом шоссе.

И в первый раз за долгое время Алекс нажал на тормоз, замедлил ход "Тандерберда" и выехал прямо на пятьдесят первое шоссе.

От Декейтера они ехали по второстепенному тридцать шестому шоссе на запад до границы штата, по нему же въехали в Миссури. Ландшафт становился с каждым часом все более равнинным, а пресловутые прерии оказались монотонным и скучным зрелищем. Сразу после полудня Алекс и Колин съели ленч в опрятном чистеньком кафе со снежно-белыми стенами и тронулись дальше. После того как они миновали поворот на Джэксонвилл, Колин спросил:

— Что ты об этом думаешь?

— О чем?

— О человеке в "Шевроле".

Яркое солнце Дикого Запада било в глаза и заливало лобовое стекло.

— Ну и что этот тип? — не понял Дойл.

— Кто он такой, по-твоему?

— Он что, разве не из ФБР?

— Ах, это была всего лишь игра.

В первый раз за все время поездки Алекс понял, насколько этот вездесущий фургон поразил воображение Колина, как сильно растревожил. Если он забыл про свои игры, то, должно быть, очень сильно обеспокоен. Что ж, Колин вполне заслуживал честного, прямого ответа.

— Кем бы он ни был, он опасен, — сказал Дойл, устраиваясь поудобнее на своем водительском сиденье.

— Он — кто-то, кого мы знаем?

— Нет. Я думаю, он совершенно чужой человек.

— Зачем он тогда преследует нас?

— Потому что ему необходимо кого-нибудь преследовать.

— Это не ответ.

Дойл подумал о той особенной атмосфере, царившей на протяжении последнего десятка лет в этой стране, которая, собственно, и вырастила подобных безумцев. Тогда страна очень напоминала скороварку, в которой общество было доведено до точки кипения и едва уже не начало испаряться. Алекс подумал о таких людях, как Чарльз Мэнсон, Ричард Спек, Чарльз Уитмен, Артур Бремер... И хотя у Уитмена, убившего более десятка ни в чем не повинных людей, кажется, была опухоль мозга, недиагностированная и ранее неизвестная медицине, остальные не страдали физическими или психическими недугами, а также не смогли дать сколько-нибудь вразумительное объяснение кровавым, чудовищным преступлениям, совершенным ими. Пожалуй что, бойня, узаконенная правительством, которое смаковало "отчеты о потерях в живой силе" из Вьетнама, — эта бойня сама по себе и есть причина и объяснение всего происходящего. Помимо этого, был еще десяток других имен, которые Алекс не мог припомнить, имен людей, убивающих просто так, по своей прихоти, а не для того, чтобы обрести бессмертие. Дошло до того, что начиная с 1963 года маньяк-безумец должен был быть либо достаточно сообразительным, чтобы в качестве жертв выбирать знаменитостей, либо достаточно безжалостным и жестоким, чтобы убить больше десятка людей, прежде чем его запомнят. Убийства, убийства на видео, по телевизору, ночные репортажи о кровавой войне — все это притупило чувствительность американцев. Единичный импульс, порыв к убийству стал слишком обычным явлением, которое вообще перестали замечать.

Дойл попытался передать эти мысли Колину, иногда облекая их в достаточно резкую форму — когда другими словами выразить мысль было никак нельзя.

— Думаешь, он ненормальный? — спросил мальчик.

— Возможно. На самом деле пока он ничего такого не сделал. Но если мы будем продолжать следовать по нашему маршруту, оставаться на сквозном шоссе и позволять ему преследовать нас, давая таким образом время и массу возможностей, шансов... Кто знает, что ему взбредет в голову и на что он способен?

— Похоже на пара... парано...

— Паранойю?

— Вот-вот, именно так, — подтвердил Колин, кивая головой.

— За эти дни мы и сами станем слегка ненормальными, — сказал Дойл. — И все же это лучше, чем погибнуть.

— Думаешь, он снова найдет нас?

— Нет.

Дойл слегка зажмурился, когда солнце особенно ярко блеснуло на лобовом стекле.

— Он будет ехать по главному шоссе, пытаясь изо всех сил догнать нас опять.

— И рано или поздно поймет, что мы оторвались.

— Да, но он никогда не узнает, где и когда, — ответил Алекс, — кроме того, он не может знать точно, куда мы направляемся.