— Как дела?! Так ты бы позвонил хоть раз, спросил, как дела. Все ли в порядке.

— Я же набирал тебя, — попытался напомнить ему, — ты сказал, что тебе некогда со мной говорить и перезвонишь позже…и не позвонил.

— А ты обидься, давай. Как девка! — рявкнул он, — я в отличие от вас с мамашей на чужой шее не сижу. Я работаю!

— Она тоже работает, — я попытался что-то сказать, но слова поперек горла встали.

— Работает? Это ты про то, как она цветочки свои по банкам распихивает? Херня, а не работа.

Внутри раздрай. Обидно за мать, и за отца тоже — мы же его бросили.

Я будто стоял на пересечении дорог и не знал в какую сторону идти.

— Я думал, ты с ней поедешь, проследишь, чтобы она за ум взялась и обратно вернулась. Рассчитывал на тебя! А ты что? Харчами сладкими помахали и все, отца родного забыл? — во взгляде столько презрения, что мне стало не по себе.

— Пап, ну ты че, а? Как я мог ее отговорить? Она же со Славой своим — ничего вокруг не видит, — я начал оправдываться.

— Твою мать, не произноси это имя! — набросился он на меня, — а ты его, кстати, как называешь? Папочкой, поди? На пол валишься и пузо подставляешь, чтобы погладил и денег отвалил.

— По имени зову. Иногда, по имени отчеству, — промямлил я.

— Ух-ты, по имени отчеству, — отец презрительно сплюнул на землю, — ясно дело, к такому важному хрену только по имени отчеству надо. Ходит, как индюк надутый. И доченька у него, шалава крашенная, с такой мордой вечно, будто ей говна на лопате под нос сунули.

— Нормальная она.

— А-а-а-а, девка понравилась? — осклабился он, — так ты оприходуй ее, заделай выродка и женись. Ее папаша и тебя кормить будет. Машину тоже купит. Не все ли ему равно, одним нахлебником больше, одним меньше.

— Я у него никогда ничего не прошу! — в сердцах выкрикнул я, — мне не надо ничего.

— Ух, какой! Гордый! Думаешь, она тебя такого гордого полюбит? Хер бы там! Вокруг нее, наверняка, одни мажорики вьются. Есть из кого выбирать. А нищеброд из Зажопинска — только так, для коллекции. Чтобы скуку развеять, да поржать с подружками.

— Пап, хватит.

— Почему хватит? Жизнь штука суровая. Привыкай. Впитывай. Запоминай, — у него аж щеки затряслись от гнева, — На хер ты никому не нужен. Мать вон с мужиком новым. Молодая еще, залетит, родит себе любимого сынка. А на тебя болт положит! Девка эта поди тебе в глаза одно говорит, а за спиной шашни с другими крутит.

— Все не так…

— Вот увидишь!

Меня уже трясло.

— Прекрати.

— Прекрати, — передразнил он, — так и знал, что как твоя мамаша будешь. Помани тебя сладкой жизнью и с потрохами продашься! Знаешь, а мне насрать! Вали к ней. А меня вообще забудь! Нет у меня больше сына.

Он махнул рукой и, не оборачиваясь, пошел прочь, а меня снова накрыло. …Откинуло назад на десяток лет, когда он вот так же уходил, а я мелкий бежал за ним, хватал за руки, за одежду, пытаясь удержать. Он только на пол меня отшвырнул, чтобы под ногами не мешался, и вышел из квартиры, со всей дури хлопнув дверью. Этот звук у меня отпечатался на подкорке. Мать меня утешала, а я думал, что все, жизнь кончена. Что со мной что-то не так, раз он ушел. Что я не нужен.

И сейчас откуда-то из глубины поднималось то же цунами, снося остатки самообладания.

— Пап, да погоди ты! — я бросился за ним. Настиг его, когда он уже сел в старую машину. Схватился за ручку, но дверца не открылась. — не уезжай!

Он опустил боковое стекло, посмотрел на меня, как на чужого и равнодушно сказал:

— Я с предателями ничего общего иметь не хочу. Катись к своей мамаше, к Славику. К сучке этой глазастой. Я тебя больше не знаю.

Такое чувство, что меня обосрали. Макнули носом в дерьмо и возили по нему носом, до тех пор, пока намертво не впиталось. В ушах звенело. Красными всполохами перед глазами пылало только одно слово — предатель!

Ну а кто я, мать вашу? Предатель и есть!

Батя прав. Я забыл обо всем. В новую жизнь с головой нырнул, расслабился. Все эти спокойные вечера, прочая херня, из-за которой мозги набекрень поехали. Янка! Сначала война с ней, потом примирение. Новая школа. Друзья, подруги. Из-за всего этого хоровода я забыл о том, что важно. О настоящей семье, о том, кто мой на самом деле мой отец.

А с другой стороны…

Ну какого хрена, а? Почему я должен тащить мать обратно? Она маленькая что ли? Люди расстаются, такое бывает. Неприятно. Вдвойне неприятно, если это родители, но это не мои проблемы! Это их личное дело! Если он так хотел вернуть ее обратно — добивался бы что ли как-то, уговаривал вернуться, придумал бы что-нибудь. Не знаю. А он наверняка только звонил и орал на нее, выдвигая требования. Зачем ей это? У нее Слава есть, который готов ее на руках носить.

Родит себе любимого сынка. А на тебя болт положит.

Это слова не выходили из головы, прорастая все глубже. А что, если действительно общего ребенка заведут? Что тогда? Я же вообще ни разу не идеальный, со мной одни проблемы вечно. Про таких обычно говорят, проще утопить, чем воспитывать. Заведут себе нового, будут ему дружно в жопу дуть, а я так и останусь куском проблем, ходячим геморроем.

Я снова злился. В этот раз на отца, за то, что он заставил меня сомневаться, несколькими словами отравил тот хрупкий мир, в котором я только начал обживаться.

Да, я накосячил! Мог и звонить ему чаще, и писать! Да хоть приехать на пару дней! Правда меня никто особо и не звал, да и ответными звонками не баловал. П-ф-ф.

В голове творилось что-то непонятное. Я то скатывался на одну чашу весов — где я предатель, забивший на родного отца, по переползал на другую — где непонятно, кто еще из нас предатель, ведь он тоже не рвался к родному сыну. Ни сейчас, ни раньше.

То обвинял себя, то оправдывал. То краснел от стыда, то не понимал, за чего вообще должен стыдиться. Потом мысли свернули в совсем опасное русло.

Янка. Яночка Белецкая. Моя почти сводная Белка.

А вот действительно, на хрен я ей сдался? Ни кола, ни двора. Прихлебатель из глубинки, оккупировавший ее законную территорию. Бедный родственник, которого можно иногда, под настроение прокатить на бехе. Поощрить, так сказать, за хорошее поведение. Можно с рук покормить, за ухом почесать, если больше заняться не чем. Можно даже дружить, чтобы лишних проблем не доставлял.

Потом вспоминал большие грустные глаза, то, как она помогала в приюте. Ну не такая она! Не такая! Не будет она так играть! А следом прилетало то, как я ее доводил, как подставлял в школе. Такое вообще можно простить? Я бы вот ни хрена не простил. Выбрал бы удобный момент и глотку перегрыз.

Может она именно этим и занимается? Подбирается ближе, выжидает…

Я уже не знал, что думать. Внутри все перемешалось в шипящий коктейль Молотова, который норовил рвануть. Хорошее, плохое, предательство, надежда, стыд перед отцом, страх оказаться за бортом, неуверенность. Я не мог сам выбраться из этого состояния. Хотелось крушить, ломать все, что попадалось на пути. Что угодно, чтобы выплеснуть тот яд, что кипел внутри.

Мне нужно было поговорить. С кем-то, кто не станет обвинять меня во всех смертных грехах, орать, что я предатель, что никому на хрен не сдался. Мне нужен был якорь, который удержит в «нормальном» состоянии, не позволит снова слететь с катушек и выпустить на волю своих демонов. Я это уже проходил и не раз. Когда красная пелена перед глазами и плевать на все. Я тогда становлюсь бешеным, неуправляемым.

И сейчас уже одной ногой там. За чертой.

Я не хочу идти домой. Там мать. Придется смотреть ей в глаза, вспоминать слова отца, снова рваться на части. Почему она мне не сказала, что батя в городе? Что за игры в шпионов? Зато теперь понятно, почему так срывалась в последние дни: боялась, что мы с ним встретимся.

Правильно делала.

Я завернул в один из дворов и долго занимался на уличной площадке. Подтягивался, пока руки не онемели, бегал кругами, отжимался. Погода стояла такая хорошая, как назло. Люди на улицу высыпали, гуляли, смеялись, радовались скорому лету…Бесили, до дрожи.