В административном здании тишина, светильники горят один через три. Я, словно в ужастике, перехожу из освещенных зон в темноту.

Приспичило же Эзалону вызвать меня, когда все уже закончили учиться. И по какому поводу? Вряд ли меня ждет что-нибудь хорошее. И это подозрение оправдывается первой же фразой растрепанного профессора Эзалона:

— Валерия, что ты творишь?

Закрываю за собой дверь и вопросительно смотрю на профессора, потрясающего несколькими бумажками.

Наверное, это сообщение Фабиуса о моем правонарушении.

— На Вильгетту я не нападала, — упрямо заявляю я.

— Да какая разница? — Эзалон еще сильней взлохмачивает волосы пятерней и бросает листы на стол. — Какая разница, нападала или нет, неужели ты не понимаешь, что тебе нельзя привлекать к себе внимание?

Он стукает ладонью по столу, и меня будто слегка ударяет по барабанным перепонкам. Звенящая тишина нарушается раздраженным голосом профессора Эзалона:

— Прекрати говорить, что ты не нападала на Вильгетту, мне уже подали несколько прошений о пересмотре дела.

Радостно и обидно одновременно: как хорошо, что кто-то за меня вступается, как плохо, что профессор считает это вредным.

— Но как же справедливость? — тихо возражаю я. — У меня репутация, мне содержание урезали…

— Какая справедливость, девочка? Какая репутация? Какое содержание? — Эзалон наклоняется через стол. — Вильгетта из именитого рода, и у них есть враги. Если они будут настаивать на расследовании, чтобы ее за лжесвидетельствование исключили из нашей престижной академии, если твои сочувствующие продолжат требовать подробного рассмотрения обстоятельств, я буду вынужден начать расследование с привлечением независимых экспертов.

— И что в этом плохого?

Судорожно вздохнув, Эзалон снова проводит руками по волосам. Несколько мгновений смотрит на стол, явно пытаясь успокоиться. Продолжает тише:

— Да, ты же из другого мира и не понимаешь наши реалии. В случае, если ты будешь оспаривать нападение, придется проверить твою память, и тогда почти наверняка заметят вмешательство, которым мы скрыли пробуждение твоих особых способностей. Пойми, своим поведением ты подставляешь не только себя, но и нас с Дегоном. Поэтому я прошу, нет, я требую прекратить разговоры об этом инциденте.

Стыд обжигает меня всю, лицо горит.

— Я… я не знала, просто подумать не могла.

Эзалон нервно отмахивается. Потерев лицо подрагивающими руками, валится в кресло.

— Прости, что был резок, но я смертельно устал, а тут такое…

— Простите, я больше не буду поднимать этот вопрос.

— Если не будет хватать денег, я тебе дам, только попроси Валариона, Никалаэду и, самое главное, принца Арендара отозвать прошения.

— Да, обязательно, — обещаю я, сдерживая слезы: нечестно и несправедливо, что и теперь приходится выслушивать претензии за происшествие, в котором я не виновата.

И как я объясню нежелание проводить расследование Валариону, Нике и принцу? О печати рассказывать нельзя, и как мне их отговаривать? Сказать, что я на самом деле побила Вильгетту?

— Иди, — устало просит профессор Эзалон. — И умоляю: не влезай в неприятности, обойдись без правонарушений.

— Буду тише воды, ниже травы, — выдавливаю я и выскакиваю из его кабинета.

— Надеюсь, — несется вслед.

Не помню, как пробегаю по коридорам, прихожу в себя уже на улице, в конце аллеи. Меня слегка трясет.

Что делать? Как все объяснять заступившимся за меня друзьям? Неужели нет никакого способа доказать мою невиновность без вмешательства в память?

Сбоку доносится стон. Замерев, утираю проступившие слезы.

Над кустами что-то вскидывается, пролетает дугой и шмякается мне под ноги.

В тусклом свете фонаря маслянисто поблескивает кровь на вздутом уродливом лице маленького человечка. Красные заплывшие глазки приоткрываются и даже как-то расширяются от ужаса. Человечек судорожно пытается отползти, я не сразу узнаю в нем надменного Гаддака.

— Кто тебя так? — шепчу я.

— Пощади. — Гаддак прикрывается грязными руками. Шамкает: — Я больше слова плохого не скажу.

Делаю шаг к нему, чтобы помочь, но он, перевернувшись, пытается удрать на четвереньках, хрипит:

— Помогите, спасите, убивают!

Что-то разбивается. Смотрю в сторону звона: четыре девушки стоят на перекрестке с соседней дорожкой и во все глаза смотрят на нас. У одной разбилась бутылка, у еще одной какая-то миска, а еще под ногами у них лежит батон.

Свидетели.

Судя по выражениям лиц девушек, они тоже знают, что свидетелей убивают. Они слаженно отступают на шаг, еще на один.

Ну как так-то? Почему на меня все это сваливается? Опять теперь обвинят в нападении, оштрафуют и еще что-нибудь устроят. И ведь не докажешь, что я этого гаденыша уползающего даже пальцем не тронула.

Это несправедливо. Нечестно!

Подхватив подол, бросаюсь прочь. Куда угодно, только подальше ото всех. Мне нужно успокоиться, прежде чем выслушивать очередную порцию лживых обвинений и соглашаться, ведь мне нельзя спорить, нельзя добиваться настоящего расследования.

К сожалению, бежать приходится прочь от общежития. Я останавливаюсь в парке. Бреду, вытирая слезы.

Я успокоюсь, я со всем справлюсь, я могу…

Наткнувшись на скамейку, плюхаюсь на нее и закрываю лицо руками. В груди так тяжело и больно: я же не виновата, опять не виновата, и теперь, после Вильгетты, в мою невиновность никто не поверит.

— Ты в порядке? — раздается над ухом глубокий сильный голос с нотками беспокойства.

Я даже не вздрагиваю, хотя должна бы вскрикнуть от неожиданности. Сердце бьется так быстро и громко, что я едва слышу шелест одежды.

Принц Арендар садится рядом со мной.

В смятении подскакиваю и снова сажусь. Отвернувшись, ощупываю платье, но платка нигде нет.

Платок протягивает Арендар.

— Похоже, это становится традицией, — шепчу я и торопливо прижимаю белую мягкую ткань к глазам. Вдыхаю запах меда и сандала, но в этот раз к сладким успокаивающим ароматам примешивается тревожная горечь дыма.

«Запах сражений», — от этой мысли становится не по себе.

— Лера, что случилось?

— Гаддак… Его кто-то избил, бросил на аллею, когда я там шла. И Гаддак… Не знаю почему, но он кричал так, словно это я его отделала, и этому были свидетели. Опять меня обвинят не пойми в чем.

Арендар поднимается. Ну вот, теперь и он решил, что я агрессивное чудовище.

Вдруг он подхватывает меня на руки.

— Ой. — Обнимаю его за шею. Волосы и одежда Арендара тоже пахнут дымом и еще чем-то металлическим.

— Больно? — застывает Арендар.

— Не-ет, — выдыхаю в его напряженную шею.

Что-то шелестит, меня ударяет воздухом и подбрасывает вверх вместе с Арендаром. Успеваю заметить лишь один взмах черных перепончатых крыльев, прежде чем подошвы Арендара звонко ударяются о черепичную крышу отдельно стоящего здания.

— Подожди, я сейчас. — Он отступает, с шелестом сворачивая и втягивая исполинские крылья.

На его кожаных штанах и сапогах металлические чешуйки брони, широкий пояс и наручи тоже отделаны металлом, а черная рубашка просторная, легкая, трепещет на легком ветерке. Наверное, на спине прорези под крылья.

Арендар исчезает с тихим хлопком.

Обхватив себя руками, оглядываю просторную крышу. Вокруг парк и аллеи, отличный вид на шпили административного корпуса.

Только вопрос: что я тут делаю? Зачем Арендар утащил меня на такую высоту? Или у драконов так принято? Так я не его сокровище, чтобы меня в недоступном месте прятать. Мог бы и в дом пустить.

Через пару минут меня начинает донимать холод. Крыша достаточно пологая, и хотя черепицы выгнуты сильно, ходить по ней можно. Хожу, стараясь не заглядывать через край крыши.

Мимо дома кто-то проходит, перебрасываясь глухими невнятными фразами.

Все холоднее.

Надеюсь, мучаюсь не зря и Арендар по горячим следам найдет того, кто избил Гаддака. Об этом мечтаю, на это надеюсь, прохаживаясь взад-вперед по кромке у конька крыши.