Мельников поспешил распахнуть дверцу шкафчика с медикаментами. Борейко сам стал пересматривать все склянки.

– А это что?

– Спиритус вини денатурати, – щегольнул латынью Мельников.

– Давай сюда.

– Ваше благородие, от него заболеть и даже умереть можно, – робко запротестовал Мельников.

– А если я сдохну, так ты плакать будешь? – спросил в упор Борейко, багровый от прилива крови и страшный своей дикостью. – Чего же молчишь? – с яростью закричал поручик.

– Не могу знать.

– Не можешь знать! Так вот тебе, скотина. – И Борейко наотмашь ударил Мельникова по уху, затем повернулся и, тяжело, по-медвежьи ступая, вышел

– Ох, по всей голове звон пошел, как он двинул, – жаловался Мельников.

– Хорошо, что так, а то вовсе мог бы изувечить, – проговорил Назаренко.

Звонарев встретил Борейко, когда тот возвращался к себе, держа бутылку денатурата в руках

– Я к тебе, Борис Дмитриевич. Меня Жуковский прислал поговорить с гобой

– Заходи, выпьем за компанию

Звонарев вошел в комнату Борейко.

– Полюбоваться хочешь на пьяного Борейко, молокосос? Смотри, издевайся, смейся надо мной, заслужил, понимаю.

– Бросил бы ты, Боря, водку. Право слово, лучше было бы тебе и нам.

Борейко продолжал молча пить.

– Ни за что ни про что избил Назаренко, артельщика с кашеваром…

– Так им и надо, чтобы не воровали.

– Ивана своего изувечил.

– Ивана? Не припомню что-то. Маленько разок ткнул его…

– Так, что в госпиталь его направляют.

– Зря я это. Сколько раз ему говорил – не подвертывайся мне под пьяную руку Нет, таки угораздило его, – искренне сокрушался Борейко.

– Тебя командир звал…

– Ну его! Он во всем и виноват. Поручил артельное хозяйство Чижу. Тот с Пахомовым приварочные деньги крадет, а паек ворует Назаренко с компанией. Надо же кому-нибудь порядок навести.

– Брось, Борис, пьянствовать, – уговаривал Звонарев, которого все больше возмущал Борейко.

– Брошу, если ты выпьешь этот стакан, – неожиданно проговорил Борейко. – Выпьешь, даю слово, спать лягу сейчас же. – И он налил Звонареву стакан. – Пей, как друга – прошу, пей, – с упрямством настаивал Борейко.

Звонарев минуту колебался, а затем, затаив дыхание, опрокинул в себя спирт.

– Ух, какая гадость, – с трудом проговорил он.

– Молодец, – пробурчал Борейко и, раскрыв форточку, выбросил оставшиеся бутылки.

– Пошли-ка своего денщика на кухню за огуречным рассолом да вели компресс мне на голову приготовить, я лягу спать. – И, сняв сапоги, Борейко улегся на кровать. Через минуту он уже храпел.

Звонарев поспешил к Жуковскому с докладом о достигнутых успехах.

– Что с вами, Сергей Владимирович, вас Борейко оскорбил? – бросился тот навстречу красному как рак Звонареву.

– Нет, заставил только выпить стакан спирта. – И Звонарев рассказал капитану все происшедшее.

– Идите до обеда отсыпаться, да примите нашатырного спирта – это помогает, – отпустил его командир.

Звонарев не замедлил последовать его совету.

Было за полдень, когда прапорщик проснулся с тяжелой головой. Первое, что он увидел, был Борейко – трезвый и мрачный.

– Вставай, Сережа, да одевайся скорее.

Когда Звонарев оделся, оба отправились к Жуковскому.

Борейко торжественно принес Жуковскому извинения по поводу своей утренней выходки.

– Вы бы, Борис Дмитриевич, поменьше пили, право, лучше было бы. И вам извиняться не приходилось бы, и мне вас журить. А то смотрите, что натворили: артельщика избили… – стал капитан перечислять преступления поручика.

– Поделом, – вставил Борейко.

– Кашевару зубы выбили…

– Так ему и следует.

– Фельдфебеля чуть не до смерти изувечили.

– Давно до него добирался.

– Своего денщика изранили.

– Грешен. Не помню, как это и произошло. Каюсь и казнюсь. Зря его обидел.

– Лучше бы вы обо всем мне доложили, я бы все разобрал и уладил.

– Я, Николай Васильевич, много раз вам говорил, что у нас артельщик вор, что его покрывает фельдфебель, а вы мне не верили, требовали доказательств, и я отправился сегодня утром их добывать. Заодно и расправу тут же учинил.

– Я вас, Борис Дмитриевич, вместе с Сергеем Владимировичем прошу сегодня же проверить книжки артельщика, а то я в них давно не заглядывал, руки не доходили, – предложил Жуковский.

– Слушаюсь! Сейчас же пойдем в канцелярию, – ответил Борейко и вместе с Звонаревым направился к двери.

У входа в канцелярию они увидели человек десять солдат, стоящих с полной выкладкой под ружьем.

– Это еще что за почетный караул? – воскликнул поручик, глядя на наказанных.

Хмурые, недовольные лица солдат просветлели.

– Здорово, орлы! – гаркнул Борейко.

– Здравия желаем! – вразброд ответили солдаты.

– Ты за что стоишь? – обратился Борейко к стоящему на правом фланге бомбардиру-наводчику Кошелеву, лучшему наводчику в роте и своему любимцу.

Кошелев, благообразный, солидный солдат из сибиряков, засмеялся.

– Так что, ваше благородие, чихнул на штабс-капитана.

– То есть как это чихнул?

– Штабс-капитан позвали меня к себе, я подошел, а тут чох на меня напал, малость на их попало, они и дали мне десять часов под винтовкой.

– Та-а-ак! На начальство, говоришь, начхал. Я, брат, сам часто на начальство чихаю, но делаю это с оглядкой к тебе впредь советую. Ступай в казарму.

– Покорнейше благодарим, – обрадовался солдат, снимая винтовку с затекшего плеча.

– А ты за что? – спросил Борейко у следующего.

– Плохо посмотрел на штабс-капитана, ваше благородие, они и рассерчали – стань, грит, дурень, на восемь часов под винтовку.

– Как же ты на них посмотрел?

– Вестимо как, ваше благородие, абнакновенно.

– А ты знаешь, что по уставу полагается «есть глазами начальство», а ты – «абнакновенно». Следующий раз, как штабс-капитана увидишь, так не только ешь, а грызи его прямо глазами. Понял? Ступай.

Солдаты совсем повеселели и ждали своей очереди.

– Ты за что? – спросил Борейко у третьего.

– Без портупеи до ветру пошел, а штабс-капитан увидел.

– Что же ты, разгильдяй такой!

– Так, ваше благородие, до ветру все одно портупею снимать надоть.

– Там и портки скидать приходится, так ты и пойдешь до ветру голозадым, дурья ты голова? – под хохот солдат сказал поручик. – Аида все в казарму! – приказал он.

Солдаты с веселыми шутками побежали в казарму.

– Чиж на тебя в претензии будет, – предостерег Звонарев.

– А мне наплевать на него.

– Это же подрывает его авторитет у солдат.

– Да у него давно никакого авторитета нет. Сам его подорвал своей трусостью и глупыми взысканиями. Солдат, брат, нас всех насквозь видит лучше, чем мы друг Друга.

В канцелярии Борейко потребовал у Пахомова книжку артельщика, где записывались все расходы по артельному хозяйству.

– Ну, Пафнутьич, – обратился он к старшему писарю, просмотрев тетрадь, – говори прямо: сколько украли?

– Что вы, ваше благородие, мы этим не занимаемся, – с возмущением ответил Пахомов.

– Посмотрим.

Звонарев стал читать статьи расхода по книжке, а Борейко просматривал соответствующие счета.

Когда чтение было окончено, поручик аккуратно стал выдирать из пачки сшитых документов отдельные счета.

– Ваше благородие, что вы делаете? – испугался писарь.

– Подложные счета выбираю, – буркнул Борейко. – Пиши, Сережа, при проверке обнаружено наличие фальшивых счетов на… сейчас на счетах прикину – рублей семьдесят шесть, копеек двадцать.

– Да какие же они фальшивые? – взмолился Пахомов.

– Это что? Куплено лаврового листа и перцу на десять рублей, и подпись какая-то китайская – не то ВыньХу-чи, не то Сыхь Чи-ли. На эти деньги лаврового листа купишь на целый год, а тут через пять дней еще на рубль того же листа. Что же, по-твоему, рота только одним лавровым листом питается? А это – «чумизы на двенадцать рублей», за эти деньги три воза можно купить, а тут всего три пуда показано. За такие штучки под суд пойдешь, Пахомов, – пригрозил Борейко.