– Ваше благородие, я человек маленький, – бормотал писарь, – как штабс-капитан приказали, так я и делал.

– Сколько же штабс-капитан за это заплатил тебе с артельщиком?

– Скупы они, ваше благородие, только По трешке дали.

– Эх, за трешку в тюрьму сядешь, Пафнутьич. Умнее я тебя считал, ан, выходит, ты и вовсе глуп.

– Мы люди подневольные, как прикажут, так и делаем.

– Делать-то надо с умом, да понимать, что можно, а что нельзя. Давай другие книжки. Здесь сколько фальшивых счетов?

Перепуганный писарь уже сам начал показывать поддельные счета. Через час работа была закончена.

– Итак, всего поддельных счетов нашли мы на триста с чем-то рублей. Пиши, Пафнутьич, акт да жди суда.

– Как перед богом – не виноват Все штабс-капитан да фельдфебель приказывали – пиши да пиши, – изворачивался писарь.

Жуковский пришел в ужас, когда Борейко с Звонаревым поднесли ему свой акт.

– Борис Дмитриевич, да что вы наделали? Зачем было такой акт писать? Доложили бы на словах. Теперь по всей артиллерии пойдут разговоры, что у нас в роте воруют. Стыда не оберешься, да и от генерала будут неприятности.

– Зато мы от воров избавимся. Надо Чижа отстранить от артельного хозяйства и выбрать нового артельщика.

– А деньги как же?

– Чиж заплатит.

– А если нет?

– Заплатит, из жалованья удержат. Сообщите только в Управление.

– Я этого-то и не хочу, – возразил Жуковский. – Надо все же еще Чижа самого спросить, пусть он объяснения представит.

– Позвать сейчас же сюда штабс-капитана Чижа! – крикнул Борейко.

Когда Чиж явился, ему дали прочесть акт комиссии. Он покраснел от волнения и, заикаясь, возмущенно проговорил:

– Ведь этакий мерзавец Пахомов: обвел меня вокруг пальца, под носом сумел украсть. Его надо немедленно под суд отдать за подлоги и воровство.

– Пахомов мне и прапорщику прямо заявил, что подлог сделал по вашему приказанию и что вы ему с артельщиком за это платили, – раздельно проговорил Борейко, смотря на Чижа.

– Вы забываетесь, поручик, это оскорбление для меня; выходит, что я деньги себе присвоил?

– Выходит, что украли. Николай Васильевич, прикажите позвать сюда Пахомова и артельщика, – попросил Борейко.

– Что же, вы очную ставку собираетесь мне устраивать с нижними чинами? – завизжал Чиж, мечась по комнате. – Это подрыв дисциплины, потрясение основ русской армии Я ухожу. Больше разговаривать поэтому вопросу не желаю. – И Чиж направился было из комнаты.

– Стоп! – преградил ему дорогу Борейко. – А недостающие денежки Николай Васильевич за вас платить будет?

– Я-то тут при чем? Воровали Пахомов с артельщиком, а я за них отвечай, – протестовал штабс-капитан.

– Вы, Александр Александрович, ответственны по закону за целость артельных сумм, а не писарь и не артельщик, – проговорил Жуковский.

– И вы тоже, как командир роты. Если уж на то пошло, будем платить пополам, – не сдавался Чиж.

– Вот так фрукт, – произнес Борейко, все еще загораживая двери. – Сам украл, а других платить заставляет.

Чиж ринулся было с кулаками к поручику.

– Ша, киндер! – угрожающе проворчал – Борейко, заметив движение Чижа.

Штабс-капитан струсил и отошел.

– Так как же насчет денег? – настаивал Жуковский.

– Я все заплачу, только велите этому хаму пропустить меня в дверь, – бесновался Чиж.

– Расписочку напишите, господин штабс-капитан, – насмешливо-вежливо проговорил Борейко.

Чиж быстро набросал требуемую расписку и протянул ее Жуковскому.

Борейко отошел от двери, в которую тотчас пулей вылетел Чиж.

– Заварили вы кашу, Борис Дмитриевич, – укоризненно покачал головой Жуковский.

– Ничего, расхлебаем и живы будем, – улыбнулся поручик. – Полезно иногда зарвавшегося жулика одернуть.

– Что же мне теперь делать? – в раздумье проговорил Жуковский.

– Получить с Чижа деньги да переменить артельщика с кашеваром, только всего и дел.

– Под суд их отдавать надо.

– Не стоит. Чиж все на них свалит, а сам из воды сух выйдет. Набил я им морду – и хватит. Не люблю я эти суды и пересуды. Волокита одна.

– Пожалуй, это и будет самое простое, – согласился капитан. – Только ведь Назаренко может на вас рапорт подать. Тогда опять история начнется.

– Не подаст, побоится. Ведь и у него рыло в пуху оказалось при проверке артельных сумм.

Звонарев получил предписание явиться в Управление артиллерии и приступить к работам по переделке лафетов десятидюймовых пушек для стрельбы бездымным порохом. Он не предполагал долго отсутствовать, но все же не без грусти расставался с батареей, с которой уже успел сжиться.

Прибыв в Управление, он явился к Гобято, который встретил его со своей обычной приветливостью.

– Остановитесь у меня. Сейчас я прикажу отнести ко мне ваши вещи, а затем пойдемте знакомиться с мастерскими: – они неподалеку, – предложил Гобято.

Мастерские оказались небольшим ремонтным заводом, расположенным у самой подошвы Золотой горы, что делало их невидимыми со стороны моря. Отдельные цеха были разбросаны на довольно большой площади.

Всего в мастерских было занято до трехсот солдат и вольнонаемных.

Они обошли механический цех и за ним увидели лежавшие в разобранном виде на земле пять лафетов для десятидюймовых пушек.

– Вы расклепаете станины, добавите к каждой по три стальных листа, затем снова их склепаете, перенесете межстанинные связи, как мы с вами рассчитали, и замените подъемные дуги на большие, чтобы можно было выше подымать дуло орудия. Вот и вся работа. Думаю, что вы в неделю с ней справитесь, в помощь вам я дам начальника кузнечного цеха, классного обер-фейерверкера Жмурина. Кстати, вот и он сам, познакомьтесь.

Жмурин оказался блондином, небольшого роста, лет двадцати пяти, в пенсне на широкой ленте.

– К работе приступите завтра же с утра. Сейчас же двинемся обратно в Управление, нас там ждет Белый.

Генерал подробно расспросил о состоянии работ, порученных Звонареву, и просил ускорить их.

– По расчетам Николая Андреевича, дальнобойность десятидюймовых пушек увеличится с девяти с половиной верст до тринадцати с половиною, то есть весьма значительно: это даст возможность подпустить японцев и неожиданно их обстрелять.

– Боюсь, ваше превосходительство, что с увеличением дистанции так же сильно возрастет рассеивание снарядов и меткость орудий снизится, – заметил Гобято.

– Хоть напугаем японцев, и то ладно. Одним словом, не теряя времени, торопитесь с переделкой лафетов.

После беседы генерал, как всегда, пригласил офицеров к себе на обед.

При появлении Звонарева Варя бросила свое рукоделие и пошла ему навстречу.

– Как Шурка Назаренко будет учиться на сестринских курсах? – спросила она.

– Она бы и рада, да едва ли ей родители разрешат.

– Я упросила папу, он от своего имени всем женам и дочерям напишет приглашения поступить на курсы. Я пошлю обязательно ее отцу и думаю, что тогда он перестанет упираться.

После обеда Варя позвала Звонарева посмотреть ее хозяйство.

– Я у себя на хуторе научилась хозяйничать; не люблю город и предпочитаю жить в деревне. И в институт я не хотела идти, да папа с мамой заставили. Кончу акушерские курсы и уеду на всю жизнь к себе на хутор-кур да телят разводить, – улыбаясь, говорила Варя.

После богатого птичника был показан коровник с тремя коровами и несколькими телятами.

– Это моя Кубань, – показала девушка свою верховую лошадь. – Вы умеете ездить верхом?

– Немного.

– Вот и отлично. Будем ездить вместе, а то папин Дон застаивается и жиреет от безделья. Завтра же поедем в Шушиин – это китайская деревня верстах в десяти отсюда.

Осмотрев хозяйство, они направились в сад.

Здесь к Варе подбежал маленький китайчонок, лет трех-четырех. Он радостно бросился к ней, обнял ее и, лукаво щуря свои черные раскосые глазенки, полез в карман к девушке. Разыскав там леденец, он с наслаждением сунул его в рот.