Он успел забиться в щель между камней.

«Говорил я тебе, задницу береги! – рявкнул командор. – Ну, что там у тебя?»

«Кость не задета, в мясо вошло», – отозвался Тревельян, срывая со спины арбалет.

Прячась за каменной глыбой, он послал три стрелы, сбив двух лучников. Остальные рапсоды тоже стреляли, и не хуже, чем рубились в рукопашной – несколько тел рухнули с высоты, кое-кто повис в кустах мертвым грузом. На залитой кровью площадке тоже лежали трупы, а пятеро раненых хрипло стонали и молили кто о милосердии, кто о помощи. Но дожидаться ее от лучников, их сотоварищей, было не суждено. Все они попали в ловушку и двинуться с места не могли: внизу их поджидали копья и клинки рапсодов, а путь наверх тоже был дорогой к смерти – меткая стрела нашла бы каждого. Наконец Форрер помахал арбалетом и крикнул:

– Спускайтесь, отродье пацев! Спускайтесь, забирайте раненых и идите прочь! Слово рапсода, мы вас не тронем!

Лучники боязливо слезли, прирезали двух тяжелораненых и, оглядываясь, чертя круги над сердцем, заковыляли по ущелью. Когда они скрылись, шесть рапсодов покинули свои убежища. Тревельян тоже выполз из щели и сел, прислонившись к камню спиной. Нога, пробитая стрелой навылет, онемела ниже колена, рану жгло, штанина набухла от крови, но медицинский имплант уже трудился вовсю. Он мог спасти от инфекции, восстановить потерянную кровь, ускорить регенерацию тканей; он мог многое, кроме одного: вытащить стрелу. Тут Тревельяну приходилось полагаться только на собственные руки.

К нему подскочили Форрер и еще один рапсод по имени Тахниш.

– Мы поможем, брат! – Тахниш снял с пояса флягу с вином. – Выпей все, и ты не почувствуешь боли, когда мы станем тащить стрелу.

– Я сделаю это сам. – Под их напряженными взглядами Тревельян обрезал наконечник стрелы кинжалом, стиснул оперенье в липкой от крови ладони, выругался и дернул. Рана полыхнула огнем, но жжение сразу утихло – имплант вспрыснул болеутоляющее. Тревельян посидел минуту, потом, вытерев пот со лба, поманил Тахниша:

– Давай твое вино. Сейчас будет в самый раз.

Глядя, как он пьет, Форрер сказал:

– Сам грозный Таван-Гез благоволит тебе, но и Заступница не забывает. Ты не только великий воин, Тен-Урхи, ты еще и очень терпеливый человек.

– Знал бы ты, какой я рапсод! – Тревельян через силу улыбнулся. – Услышавший мою игру рыдает так, что слезы тут же становятся серебряными монетами.

– Ты еще сыграешь, брат! Руки твои целы, а нога… нога заживет. Сейчас мы ее перевяжем.

Необходимости в этом не было, но отказ удивил бы его товарищей. Он позволил Тахнишу обрезать штанину, и тот принялся поливать бедро каким-то жидким снадобьем и обматывать чистыми тряпицами. Тем временем четверо рапсодов принесли тела погибших, положили на землю, сняли доспехи и занялись подсчетом собственных убытков. Помечены были все, кто в руку, кто в плечо, но, к счастью, то были не раны, одни царапины. Наконец, бросив печальный взгляд на тело Лагарны, Форрер описал круг у сердца и произнес:

– Погибли два наших брата, а Тен-Урхи, наш новый предводитель, ранен и не может идти. Что будем делать? Отправим ли кого-нибудь за помощью к правителю Раббану, чтобы прислали нам фургон и лошадей? Или вернемся в Помо и соберем новый отряд, дождавшись нескольких братьев, что бродят по дорогам Этланда? Или…

Тревельян прервал его нетерпеливым жестом:

– Берите копья, снимайте с убитых злодеев плащи, делайте носилки! Мы не вернемся в город, а пойдем к Раббану. Он призвал нас на помощь, и не годится о чем-либо просить его.

Форрер кивнул и принялся вместе с другими рапсодами мастерить носилки. Они не могли бросить здесь тела погибших братьев без надлежащего погребения. Их полагалось сжечь, а прах развеять над морем или над рекой, которая впадает в океан, чтобы останки когда-нибудь, через много-много лет, очутились у Оправы Мира и попали в руки трех богов. Юный Тавангур-Даш поможет им соединиться с блуждающими душами и отведет на суд к отцу, грозному Таван-Гезу, а там каждый получит по заслугам: одни возвратятся на Осиер людьми, другие – змеями, ящерицами и мерзкими пацами, а третьи не возвратятся вовсе, а попадут в бездну демонов.

– Тебя мы тоже понесем, – сказал Форрер, оборачиваясь к Тревельяну.

– Нет. – Он пощупал ногу и убедился, что рана уже закрылась. – У меня все быстро заживает. Ты правильно сказал, Форрер – Заступница ко мне милостива. Я могу идти.

И они пошли.

Дворец правителя Раббана был выстроен в старопибальском стиле, совсем не похожем на деревянное зодчество Хай-Та и Этланда. Насколько Тревельян разбирался в местной архитектуре, столь же разнообразной и многоликой, как земная, пибальские дворцовые постройки всегда врезали в склон горы или холма, располагая их ярусами. Дворец Раббана именно так и выглядел: три трехэтажных каменных квадрата с внутренними двориками стояли один над другим на широких террасах, соединенных лестницами и засаженных декоративным кустарником и цветами. Здания были древними; их, вероятно, возвели в эпоху Дорожной Войны, когда Империя пробивалась на восток. Белый бугристый известняк стен, уступчатая структура, прихотливые извивы лестниц и узкие, подобные трещинам окна делали дворец неотъемлемой частью пейзажа, холмов и скал, дремучего леса, ручьев, водопадов и небольшого гейзера, который четырежды за день наполнял целебными водами несколько бассейнов.

Едва отряд вышел из леса, как на лестницы и плоские крыши зданий высыпало сотни две народу – лучники и стражники с пиками, служанки и слуги в ярких просторных одеждах, какие-то важные господа, над которыми держали зонты, – возможно, гости или помощники правителя. Затем звонко и пронзительно запела труба, на нижнюю лестницу выскочили из ворот воины в начищенных до блеска бронзовых шлемах, а за ними – целая орда псарей, конюших и дворцовых служителей, сопровождаемая собачьей сворой. Наконец появился человек в имперском обтягивающем платье, расшитом золотом, высоких сапогах и венце, сиявшем драгоценными камнями. Рука об руку с ним шла стройная женщина, в которой Тревельян узнал Чарейт-Дор, а дальше торопились прислужники с опахалами и табуретами, виночерпии с подносами и кувшинами, сигнальщики с горнами и два десятка стражей.