То были самые мрачные дни и часы его жизни. Что может быть хуже и отвратительнее? Что может быть страшнее бесславного конца рода, которому с его смертью предстоит кануть в Лету?..

Однако теперь он весело и хлопотливо готовил себе завтрак — укрепляющий и способствующий долголетию чай, — купаясь в лучах утреннего солнца, и хотя его ученик и последователь уже должен был проснуться, Чиун его не торопил.

— Все в свое время. Римо — хороший сын, хоть и бледнолицый.

Но Римо все не появлялся. И когда вода в чайнике стала выкипать, мастер Синанджу просто долил в него воды и стал ждать.

А чай стоил того, чтобы набраться терпения и подождать. И хорошие сыновья тоже этого стоят.

Бульканье и кипение уже давно прекратилось и чайник остыл, когда Римо Уильямс наконец прошлепал босиком на кухню. Глубоко посаженные над высокими скулами глаза как-то странно блестели.

— Я приготовил чай, — проговорил Чиун, не оборачиваясь и не глядя на него.

— Я не голоден.

— Что ж, прекрасно. Потому как твою порцию я уже вылил в раковину.

— О'кей, — рассеянно кивнул Римо, взял с буфета кружку и подставил ее под кран.

Он выпил две кружки сырой воды, отдающей металлическим привкусом, но мастер Синанджу так и не обернулся.

— Я потратил целое утро. — В голосе Чиуна прозвучал упрек.

— На что?

— На то, чтобы почувствовать себя счастливым.

— Что ж, не зря потратил.

— Когда человек проводит все утро в размышлениях о невоспитанных сыновьях, пользы тут мало. Это — предательство, только и всего.

Римо промолчал.

Чиун резко развернулся.

— Тебе известно, который теперь час?

Римо мог и не смотреть на стенные часы в виде черной кошки с качающимся хвостом-маятником и бегающими из стороны в сторону картонными глазками.

— Десять тридцать две, — ответил он, поставив пустую кружку в раковину из нержавеющей стали. Запястья у него были на удивление широкие и крепкие.

— Почему ты заставил меня ждать?

— Не мог уснуть.

— Если не мог уснуть, то к чему было валяться все утро в постели?

— Потому, что я боялся встать.

Мастер Синанджу так и застыл, удивленно скривив губы.

— Но почему?

Ученик медлил с ответом.

— Почему ты боишься утра? — не отставал Чиун.

Римо резко обернулся. В его глубоко посаженных глазах стояли слезы. Одна слезинка скатилась по высокой скуле.

— Ты умрешь... — пробормотал он.

— Возможно, — кивнул кореец, всматриваясь в печальное лицо ученика.

— Скоро умрешь, папочка.

Лицо Чиуна омрачилось, точно на него вдруг набежала черная туча.

— К чему ты клонишь?

— Просто тогда я останусь совсем один на всем белом свете.

Заметив, какой болью светились глаза ученика, мастер Синанджу отбросил маску гнева.

— Что тебя тревожит?

— Мне не хотелось бы об этом говорить.

Чиун сцепил пальцы с невероятно длинными ногтями.

— Нет скажи!

В этот момент в дверь позвонили.

— Я открою, — бросил кореец.

Минуту спустя он вернулся с конвертом в плотной пластиковой обертке. Небрежно бросил его на кухонный стол.

— Что это? — спросил Римо.

— Ничего.

— Откуда ты знаешь, если...

— Тебе. От Смита.

— Там, наверное, что-то важное...

— Нет. Важно совсем другое. Это печаль в твоих глазах.

— Я все же посмотрю, — сказал Римо.

Лишь потому что во взгляде ученика мелькнул какой-то интерес, мастер Синанджу позволил ему распечатать конверт.

Письмо было отправлено федеральной почтой «Экспресс» и упаковано в такой плотный «Тивек», что даже служащие доставки, небрежно швыряющие конверты к дверям адресатов, не смогли повредить его. Теперь даже строящиеся дома обтягивали «Тивеком» перед тем, как прибить наружную обшивку. Пакет удавалось вскрыть лишь очень острым предметом.

Римо пытался подцепить край липкой ленты ногтем, но не смог и нетерпеливо рванул. Обертка треснула, точно папиросная бумага.

Из конверта выпала сложенная вдвое стопка зеленых листков компьютерной распечатки. Римо взглянул на верхний.

— А, ерунда, — сказал он и швырнул бумажки в мусорное ведро.

Мастер Синанджу достал листок из ведра и пробежал глазами список имен:

"Уильямс Аарон

Уильямс Адам

Уильямс Алан

Уильямс Аллен

Уильямс Артур".

— Что за имена такие? — удивленно спросил Чиун.

— Просто имена. Забудь.

— А-а... — протянул кореец. И в карих его глазах мелькнул хитрый огонек. — Ты попросил Смита подыскать тебе подходящего отца, и он прислал тебе список кандидатов.

— Да брось ты! Просто клочок никому не нужной бумажки.

— Что ж, если тебе надоело искать своего настоящего отца, возможно, мне придется заняться этим самому. И поздравить себя с тем, что избавился наконец от такого непослушного и никчемного сына. А потом я еще выставлю ему счет. Пусть оплатит мне все расходы на твое воспитание.

— Хватит городить чепуху! — в сердцах крикнул Римо и выскочил из комнаты.

День для доктора Харолда В. Смита начался как обычно. Он припарковал свой старенький, видавший виды пикап на служебной стоянке санатория «Фолкрофт», кивнул дежурному охраннику, вошел в лифт и поднялся на этаж, где располагался его офис.

— Кто-нибудь звонил, миссис Микулка? — осведомился он у секретарши. Та сухо уведомила его, что нет, никаких звонков не было, причем таким тоном, словно это подразумевалось само собой. Какие уж тут звонки в шесть утра!

Харолд В. Смит любил начинать день спозаранку. Окружающие уже давно привыкли к этому и не находили ничего удивительного в том, что директор санатория в Рае, штат Нью-Йорк, приступал к своим скучным и утомительным обязанностям с бодростью и энергией, присущими разве что главе какой-нибудь телевизионной компании.

Смит затворил за собой дверь в приемную и прошел в sanctum sanctorum[2], свой кабинет, выходящий окнами на Лонг-Айлендский пролив.

Кабинет может немало рассказать о личности своего хозяина. Этот был просторен и ничуть не претенциозен. И если бы Смит сам выбирал краску для стен, она была бы непременно серой, как костюм-тройка, в котором он ходил на работу. Как сероватый оттенок его кожи и небольших внимательных глаз. Но поскольку «Фолкрофт» служил обителью хронически больных, стены были выкрашены в унылый зеленый цвет.

Обставлен кабинет был в стиле 60-х, унылой старомодной мебелью. За исключением письменного стола. Тот поблескивал темным полированным деревом, словно алтарь из вулканического стекла, и на фоне этой скромной обстановки выглядел несколько неуместно. Кожаное кресло рядом потрескалось от старости и всякий раз жалобно поскрипывало, когда Харолд В. Смит грузно садился за стол.

Смит рассеянно ослабил узел зеленого дартмутского[3] галстука, сунул руку под столешницу. Нащупав черную кнопку, нажал на нее.

Где-то в глубине, под стеклом, ожил и засветился янтарным светом прямоугольник экрана.

Хозяин кабинета занес узловатые пальцы над столом. Вспыхнула сенсорная клавиатура. Смит ввел в компьютер данные, и на экране замелькал маркер.

Он сидел и терпеливо просматривал строчки, а в слабом мерцании монитора отражался его патрицианский профиль. Взгляд серых глаз за стеклами очков без оправы оставался непроницаемым. Вот прошла проверка на вирус, теперь надо ждать, нет ли неприятностей.

Все нормально, никаких чрезвычайных происшествий. Смит заметно расслабился.

Затем он вывел на экран текст Конституции. И начал внимательно, слово за словом, читать, как делал вот уже три десятка лет. С тех самых пор, как поступил на работу в «Фолкрофт», причем не только главным администратором санатория, но и директором КЮРЕ — специального секретного правительственного агентства, о существовании которого было известно лишь Президенту Соединенных Штатов.