Тем и было положено начало Старозаводской улице.

В разные времена эта улица называлась по фамилии её основателей — то Векшегоновкой, то Дулесовкой. Те и другие до начала нашего столетия враждовали из-за названия улицы. Случались даже драки. Спорили они и в первые годы Советской власти. Дело дошло даже до разбора в городском Совете, который помирил жалобщиков решением: «…впредь предлагается именовать улицу Старозаводской».

У Дулесовых и Векшегоновых случались и светлые полосы длительных перемирий и большой дружбы. Тем и другим хотелось породниться, положив этим конец возможным раздорам и сварам. И такие попытки делались, но каждый раз случалось что-нибудь «роковое» и свадьба расстраивалась.

Последний раз такого рода «роковое» событие произошло с будущим отцом Алексея, с Романом Векшегоновым. Он полюбил сестру отца Руфины, Елизавету. Был помолвлен с нею. Векшегоновы и Дулесовы по этому поводу пировали три дня. Целовались. Клялись в вечной дружбе. Но накануне свадьбы чернобровая и кареглазая Елизавета исчезла. Она была выкрадена — и, как говорят, не без её согласия — удачливым золотопромышленником.

Известно, что и дед Алёши, Иван Ермолаевич, заглядывался на покойную ныне двоюродную бабку Руфины и та будто бы ему благоволила, но ей перебежала дорогу сухопаренькая, складненькая рудничная девчонка Стеша, ныне Степанида Лукинична, бабушка Алёши, не требовавшая от возлюбленного ни венчальных свечей, ни клятвенных речей, а только одной любви. И она её нашла.

Так было и быльём поросло, а теперь пробудились старые надежды. Весны, как говорится, ещё не было, а с крыш капало. Чувствовалось потепление в отношениях Дулесовых и Векшегоновых.

То Руфинина мать, Анна Васильевна, прибежит посоветоваться насчёт чешской мебели, которую завезли в большой универмаг, то Алёшин отец, Роман Иванович, скажет отцу Руфины насчёт весенней охоты, когда можно выпить-закусить на вольном воздухе.

Все это замечалось на Старозаводской улице, и молва, подогревая события, предрекала то, о чем пока молчали и Дулесовы и Векшегоновы. Между тем события развивались пусть медленно, но неуклонно, и неоткуда было ждать отклонения. И этому верили все, кроме младшего брата Алексея — Серёжи.

О нем особый разговор.

Одногодок Руфины, Серёжа Векшегонов до девятого класса сидел с ней на одной парте. В десятом классе, когда его тайные чувства к Руфине определились окончательно и он решил для себя, что рано или поздно Руфина будет носить его фамилию, Серёжа пересел на другую парту.

Это влюблённому юноше казалось правильным во всех отношениях. Всему свой черёд и своё место, а школа школой.

Руфина была очень внимательна к Серёже. Она делилась с ним завтраком. Возвращалась вместе с ним из школы. Танцевала на школьных праздниках. Ерошила его волнистые волосы и даже как-то раз поцеловала. Это было восьмого марта. Она сказала: «Спасибо за поздравление» — и чмокнула его в щеку.

Все это вселяло уверенность и надежды. Серёжа не знал, что Руфина видит в нем будущую родню. К тому же он походил на Алексея, Руфине и в голову не приходило, что мальчишка, с которым она провела в классе столько лет, может вообразить невероятное. Наоборот, внимание к ней Серёжи она объясняла тем, что он, зная сердечные тайны старшего брата, считает Руфину невестой Алексея.

Бедный Серёжа! Ну как же ты, такой умный парень, не задумался над этим и посчитал за любовь её отражение?

Милый, милый, наивный юноша, ты поверил в придуманное тобой и тоже ждёшь школьного выпускного бала…

К этому дню Серёже был сшит настоящий костюм. Он сегодня впервые надел его. В нем он пойдёт в школу. Там вручат ему и Руфине аттестаты зрелости. Серёжа долго стоял перед зеркалом и удивлялся, что взрослый, совсем взрослый костюм не делает его старше. Усы и те пробивались каким-то цыплячьим пушком. Их нельзя было разглядеть, даже уткнувшись в зеркало.

Жаль, что ему сшили не тройку, а пару. Жилетка всегда делает человека солиднее. Может быть, ему начать курить?.. Но будет ли он от этого старше? Да и зачем ему, правдивому человеку, презирающему всякое враньё, обманывать других, а главное — себя?

Раздумывая так, Серёжа решил примерить материно кольцо с изумрудом. Оно, пожалуй, могло придать солидность. Но кольцо совершенно неожиданно сделало его руку девичьей.

«Ничего я не буду делать, — сказал он себе. — Я поднесу ей букет цветов, а в цветы вложу письмо».

Серёжа вырвал из тетради листок и задумался. И было над чем. Листок оказался разграфлённым в клеточку. На таких листках можно решать задачи, но не такие, от которых зависит вся жизнь человека. И он принялся искать лист, достойный его признания в любви к Руфине.

После долгих поисков и размышлений он решил написать письмо на кальке, найденной у Алексея.

Это казалось красивым и необычным. Калька из чистого тонкого батиста. Она гладка, прозрачна и долговечна. В её голубизне есть что-то выражающее нежность его чувств к Руфине.

С чего начать и чем кончить, он знал, а что написать в середине письма — как-то не приходило в голову. Но лиха беда начало. Он вставил чистое перо и принялся писать:

«Солнышко моё, Руфа! Я люблю тебя уже три года. Больше тысячи дней. Я не говорил тебе об этом раньше потому, что мы были школьниками. А теперь у нас аттестаты зрелости. Правда, нам ещё мало лет, поэтому я прошу тебя сказать мне „да“, и потом я буду ждать столько, сколько ты захочешь. И знай, что я дождусь того счастливого дня, когда мы — Векшегоновы и вы — Дулесовы станем, моя любимая Руфа, одной семьёй.

Отныне и навсегда твой Сергей Векшегонов — Дулесов».

Перечитав письмо, проверив, на месте ли запятые, он сложил его треугольником и сунул во внутренний карман пиджака.

Теперь можно идти. Как это приятно… Какой солнечный июньский день… Ни облачка, ни ветерка.

Как хорошо сидит на нем новый костюм…

И Руфина в этот час примеряла обнову — белое платье. Его муаровая пышность восполняла недостающее девическому стану.

— Теперь я уже совсем взрослая! — радовалась Руфина, обнимая свою мать, Анну Васильевну. — Только мне, мама, не хочется быть такой высокой, и я надену туфли на низеньком каблуке, хотя они и не очень идут к этому платью.

— Ну что ж, доченька, можно и на низком, — согласилась Анна Васильевна. — Однако же твой папаня ниже меня ростом, и это нам не помешало…

Постояв перед зеркалом, Руфина сняла своё нарядное платье и, будто вернувшись из праздника в будни, надела школьную коричневую форму.

— Руфина, я жду, нам пора! — услышала она за окном знакомый голос.

— Я сейчас. Я готова, Серёжа… — откликнулась Руфина, выбегая на улицу и застёгивая белый парадный фартук.

В этом фартуке сегодня она шла последний раз. Прощай, фартук. Прощай, школа. Прощай, физика. Прощайте, Платон Михайлович Слезкин. Прощай, школьный сад и все, все, что было.

Серёже очень хотелось, чтобы Руфина обратила внимание на его новый костюм. Он всячески выставлял его напоказ. Наконец Руфина сказала:

— Серёжа, ты такой солидный сегодня.

На это Серёжа небрежно ответил:

— Ничего не поделаешь, через два года мне перевалит на третий десяток…

— На третий? Впрочем, да, — еле сдерживая улыбку, сокрушалась Руфина.

— «Как годы-то летят…»

А потом, дёрнув Серёжу за ржаную прядь, совсем как младшего братца, она шепнула:

— Серёжа, я всегда буду любить тебя…

В это время из переулка выпорхнула девочка в белом фартучке, с букетом фиалок. Это была Капа, дальняя родственница Дулесовых.

— Здравствуй, Серёжа! Поздравляю с окончанием. Вот букетик. Я его собрала рано утром и все ждала, когда ты пройдёшь, чтобы поздравить тебя первой. Тебя ещё никто не поздравил, Серёжа?

— Нет, ещё никто, — почему-то смутившись, ответил Серёжа. — Ты первая. Спасибо за цветы.

Затем он погладил Капу по головке, чтобы показать этим своё недосягаемое старшинство, а Капа, отклоняя голову, сказала: