Андрей тепло простился с соотечественником и в тог же вечер перебрался с «англичанина» на компанейский [6] бриг, возвращавшийся из России на Аляску.

И весь обратный путь на север он снова и снова мучительно думал: кто же выдал его Третьему Отделению? Как попали в зловещий особняк у Цепного моста его экземпляры герценовских изданий? Кто передал их туда, назвав и имя владельца? Неужели?!. Нет! Нет! Этого не может быть!..

…Андрей Гагарин поднялся с нарты, на которой сидел.

— Плохие мысли, черные мысли! Не надо думать об этом!

Он сунул в меховую торбу недоеденный кусок лосятины и обернулся, услышав рычание и повизгивание собак. Он накормил их, и теперь они начнут, как всегда, драку за место поближе к костру. А начнет свару, конечно, Царь. Отвернись на минуту — и он перессорит всю упряжку. Подлый пес! Глаза истеричные и трусливые, губы нервно и злобно приподнятые, легко и быстро свирепеет, а в драку не лезет, лишь визжит от трусливой злобы.

— Царь, цыц! — крикнул строго Андрей и погрозил собаке кнутом. Но Царь не стал, как обычно при виде кнута, притворяться послушным и преданным, не завилял хвостом и не полез лизать раболепно руку, державшую кнут. Из пасти его по-прежнему вырывалось клокочущее рычание. Волновались, визжали и взлаивали и все остальные собаки, встревоженно глядя в одну точку. Даже сдержанный, неболтливый Молчан шипел и кряхтел, собирая лакированный нос в мельчайшие складочки.

— Кого они почуяли — волка, оленя, лису? — пробормотал Андрей и, приложив ко лбу ладонь, посмотрел внимательно в ту сторону, куда уставились глаза и носы собак. Он ничего не увидел, кроме сверкающего снега, так как смотреть приходилось против солнца, но все же надел на собак хомуты-алыки. Затем, приподняв с трудом тяжело нагруженную нарту, поставил ее полозья на кусты, задок привязал к березке. Обычная предосторожность, когда упряжные собаки почуют зверя, чтобы они не покалечились в драке. У него и без того из одиннадцати псов осталось только семь. Он хотел накинуть алык и на Молчана, но вожак отбежал и вдруг молча ринулся от костра в березняк. Остальные собаки взвыли и начали рваться из алыков. Он хотел обернуться, чтобы навести порядок кнутом, но неожиданно увидел огромного черного зверя. Преследуемый Молчаном, он выбежал из березняка, и Андрей разглядел громадное бочковатое туловище, шаткие лапы, лобастую голову и широкий белый галстук на груди. Еще один незваный гость! Самый опасный из медведей, черный, да еще шатун! Кто-то поднял его из берлоги, и он зол сейчас, как дьявол. Зверь уходил к реке длинными, похожими на неуклюжий лошадиный галоп прыжками. Опасаясь за Молчана, зная, что отважный пес берет в одиночку любого зверя, хотя бы и медведя, Андрей, приложив ко рту ладони, закричал звонко:

— Молчан, наза-а-ад!.. Ко мне-е!..

Но Молчан либо не понял приказа хозяина, либо азарт звериной травли взял в нем верх над послушанием: он сделал как раз обратное тому, что требовал от него хозяин. Пес, выбросившись вперед, кинулся на медведя и рванул его за ухо. Зверь метнулся в сторону, затем круто повернул и помчался к костру. Теперь Андрей увидел, что медведь тащит в зубах детеныша, маленького, только что родившегося. Злее, свирепее и храбрее медведицы, защищающей детеныша, нет ничего на свете! Андрей схватил с нарты штуцер и отбежал за костер. А Молчан гнал зверя на стоянку, молча хватая его за гачи. Собаки рвались из алыков навстречу медведю, Царь, поджав хвост, кидался назад, упряжка сбилась в кучу, псы опрокидывали, сшибали друг друга.

Медведица подкатила к собакам почти вплотную и с разбегу, бороздя задом снег, остановилась, осев на задние лапы Положив детеныша на снег, она минуту молча и злобно смотрела на беснующихся собак, затем оскалила пасть и двинулась на них. Андрей вскинул ружье к плечу, но выстрелить не успел. Медведица привстала и обрушилась на собак. Андрей закричал, отвлекая внимание зверя на себя, но крик его заглушили визг, рычание собак и рев зверя. Собаки рвали медведицу за «шаровары», повисли на ее загривке, а медведица, взбешенная, страшная, вымазанная своей и собачьей кровью, свежевала псов ударами когтистых лап, разбивала им черепа, давила их многопудовой своей тушей Андрей опустил ружье. Стрелять в эту свалку невозможно: пули могут попасть в собак. Он растерянно оглянулся и увидел собачью плеть — пучок перевитых оленьих жил. Залубеневшая на морозе, тяжелая и твердая, она разорвет кожу и поломает кости, а русские научились у дикарей бить плетью так метко, что срезали, как ножом, собаке ухо, не повредив головы.

Не бросая ружья, Андрей схватил плеть и, подбежав к зверю, начал хлестать его, метко попадая по носу и по глазам. Медведица, почувствовав обжигающие удары, попятилась, закрывая морду лапами, потом начала отбивать и ловить кнут. Но нос ее был уже располосован в клочья, один глаз залился кровью. Тогда, стряхнув собак, она медленно поднялась на дыбы. Минуту потопталась на месте, разозленно прижав круглые уши, потом, глухо урча и мотая головой, пошла на Андрея. А он, бросив кнут, смотрел настороженно в маленькие, свиные, олютевшие глаза. И только почувствовав на лице горячее, зловонное звериное дыхание, он спустил курок. От выстрела с веток березки упала и рассыпалась сухая снежная пыль. Сквозь ее радужный полог Андрей увидел, как зверь рухнул на нарту, ломая ее своей тяжестью, потом свалился на снег. Привычно послав в ствол новый патрон, зверовщик ждал со штуцером на изготовку. Медведица лежала неподвижно, покорно и смиренно раскинув страшные лапы. Голова ее уже подплывала кровью, дымившейся на морозе. Собаки, жадно урча, хватали покрасневший снег.

Андрей отер рукавом со лба обильный пот и сел на выброшенный с нарты тюк пушнины. Под коленками дрожало от недавнего нервного напряжения. Ногой он пошевелил раздавленную медведицей нарту. Сломан был баран, передняя дуга нарты, поломаны стояки-копылья, порваны алыки, а толстый ремень потяга в двух местах перегрызен медведицей или собаками. Легче и проще новую нарту сделать, чем чинить эти обломки. Но еще страшнее и непоправимее — покалеченные и убитые собаки. Стрелка подыхает с вырванным медвежьими когтями боком. Казбек с разбитым черепом уже сдох, придется пристрелить и Валдая — у него сломан позвоночник. Зверовщик посмотрел на три больших тюка, туго перевязанных сыромятными ремнями. Бобры, соболя, выдры, куницы — вся его зимняя добыча! С таким грузом не потянут его нарту четыре оставшиеся собаки. Бросать добро, добытое ценою тяжких трудов, лишений, а порою и ценой смертельных опасностей? А продукты, собачий корм, палатка, меховые одеяла? Без этого он пропадет в снежных пустынях!

— Поистине медвежью услугу оказал ты мне, Молчан, — сказал горько Андрей, отыскивая глазами вожака упряжки.

Молчан стоял над медвежонком, жадно облизывая мордочку звереныша. Заинтересованный такой нежностью сурового сибиряка, Андрей подошел к собаке.

— Поди прочь, бродяга! — испуганно крикнул он, ударив собаку ногой. — Ты ему и нос отгрызешь, войдя во вкус.

То, что издали он принял за медвежонка, оказалось грудным индейским ребенком, запеленатым в меха и безжалостно перетянутым ремнями. Бронзовое личико с карими бессмысленными еще глазками чуть виднелось под оборкой мехов. Оно для предохранения от мороза было намазано жиром, который и слизывал Молчан.

Зверовщик опустился на колени и неумело взял ребенка на руки,

— Вот так история! Подкидыш? Нет! Детей подкидывают лишь в обществе образованном, а дикари на такое варварство не способны. А это что? — поднялся он с колен. — Слышишь, Молчан? О ста рублях бьюсь, что это родители ищут свое возлюбленное чадо.

Где-то далеко за снежными холмами послышалось характерное взлаивание и повизгивание ездовых собак, бегущих в упряжке. Прокаленный морозом воздух ясно доносил эти опасные для одинокого охотника звуки.