Прекрасная тряслась от страха; замерев в темном коридоре, она прислушалась — и услышала зловещие тонкие голоса. Они смеялись и зловеще переговаривались, шептали угрозы, и Прекрасная поняла с ужасом, что говорят невидимые враги о ней. Она вскрикнула и рванула обратно, в свои покои, но вот чудо — коридоры вдруг сделались бесконечны и длинны, и как бы Прекрасная не искала выхода, его не было. Ни единой комнаты, полной света и тепла. Ни единой двери, приветливо распахнутой и ждущей ее. Ни звука человеческого голоса. Только стылое дыхание, шумно вырывающееся из губ в абсолютно мертвой тишине.

— Помогите! — закричала Прекрасная, чувствуя, как холодные тонкие лапки царапают ее теплую кожу. Мерзкое юркое существо карабкалось по ее телу, Прекрасная отчаянно завертелась, пытаясь сбросить его с себя, но оно ловко вскарабкалось ей на голову и безжалостно вонзило тонкие суставчатые лапы в виски перепуганной девушки, как будто стараясь добраться до ее мозга.

— А-а-а! — верещала Прекрасная, трясясь всем телом и боясь прикоснуться к голове, на которой хозяйничал жуткий магический монстр.

— Кричи, не кричи, — вкрадчиво прошелестел странный черный меховой паук, безжалостно раня Прекрасную острыми жесткими лапами, прокалывая ее голову словно спицами, отчего девушка верещала и выла от боли, — а никто тебе не поможет… никто!

Паук безжалостно вонзал в ее голову свои суставчатые ноги, и разочарованно похмыкивал. В ее памяти, в ее мозгу он не находил ни единой картинки, ни единого подтверждения тому, что именно Прекрасная танцевала танец Равновесия. Напротив — все указывало на то, что это была не она. И паук от досады рвал ее волосы, царапал лицо, нарочно причиняя боль рыдающей от страха девушке.

— Не та, — шипел он злобно. — Не та! Не избранная! Не она!

— Я не сделала ничего плохого! — вопила Прекраснейшая. Волосатый черный паук, мстя за свою неудачу, рвал ее голову все сильнее.

— Разве? — зловеще пыхтел он, стискивая коготками ее кожу, растягивая уродливо рот девушки своими отвратительными тонкими лапами. — А мне показалось, ты непокорна…

— Я покорна, покорна! — верещала Прекрасная.

— И не лжешь мне? — вкрадчиво продолжал паук.

— Нет! — заливаясь слезами, орала Прекрасная.

— Тогда ответь, ответь, ответь, — тонкие мерзкие голоса слились в один, мужской, очень знакомый, и пауки с длинными тонкими мерзкими лапами покарабкались по одежде перепуганной Прекрасной десятками. — Что ты знаешь о… принцессе, дочери бывшего Короналя?

— О принцессе, — лихорадочно повторила Прекраснейшая. Пауки резвились в ее волосах, накалывали ее кожу, взбираясь по ее телу вверх. — То, что Корональ велел ее изловить!

— Ну, и? — вкрадчиво пищали пауки на разные голоса. Они терлись о кожу девушки своими черными холодными телами, и та обмирала от омерзения и страха. — Он поймал ее?

— Он поймал ее, — скуля, подтвердила девушка. — Поймал!

— И где она теперь?

— Откуда же мне знать?! — вскричала Прекрасная.

— Не лги мне, не лги мне! Как ее зовут?

— Я не знаю, я не помню!

— А что ты помнишь?

— Она была моей прислужницей! — выла Прекрасная. — Я ее вместо себя отправила с Короналем на испытание!

— А! Так я был прав! Прав! — завизжали пауки сотнями тонких голосов. — Это она танцевала, избранная!

Прекрасная, почти потонув под жуткими черными телами, даже не сопротивляясь уже, сидела на полу. Кто знает, что сотворили бы с ней пауки, если б вдруг их мохнатые тела все разом не задрожали и не стали взрываться, одно за другим, с воплями и криками, как будто некто невидимый поливал их огненной струей или протыкал невидимыми спицами.

Прекрасная, почувствовав, что мерзкие лапы больше не трзают ее, с криков подмскочила. Отряхнув с себя мохнатые лопнувшие шкурки, она рванула веред, там, где сквозь темную магию забрезжил теплый свет. несколько шагов — и она, рыдая и крича, вввалилась в свои покои и безчувств упала на руки служанкам.

Огненно-красное платье, рдеющее, как угли, вспыхивающее на свету светло-алым отблеском, облегало тело Новы как расплавленный текучий металл. Прекрасная в свое время не зря выпрашивала у Короналя именно этот наряд; маг Огня, она пылала в нем подобно возродившемуся Фениксу, и оторвать взгляда было просто невозможно.

И от Новы тоже.

Каждое движение в этом платье казалось тягучим, плавным и гибким, как танец языков пламени. Алый шелк, горящий жарче драгоценных рубинов и зерен гранатов, темными каплями крови щедро разбрызганных по ткани, обтягивал тонкую талию девушки, и огненным водопадом роскошных складок ниспадал до пола. В светлых, тщательно уложенных волосах девушки поблескивал тонкий гранатовый венец, на шее раскаленными каплями вспыхивало ожерелье.

А на спине, глубокий и соблазнительный, открывая лопатки с трепещущим на нем Словом-махаоном, гибкую поясницу и отчасти мягкие белые округлости ягодиц, был вырез. Корональ велел изготовить это платье, чтобы любоваться своей женщиной, чтобы смотреть на нее и соблазняться всякий раз.

От вида Новы, облаченной в платье красивейшей наложницы гарема Корональ просто потерял дар речи. Голос предательски застрял в его горле, и некоторое время Корональ не мог произнести ни звука. Он обходил Нову кругом, любуясь смущенной девушкой как совершенным произведением искусства, кончиками пальцев, едва касаясь, очерчивая Слово, просвечивающее сквозь тонкую кожу, повторял гибкий изгиб поясницы и согревал ладонь на соблазнительных ягодицах.

— Как красиво, — произнес он, наконец, с совершенно искренним чувством в голосе. — Даже жаль отдавать такое Пустотнику. Зачем ему… Он все равно забудет назавтра.

Из печальных глаз Новы, в которых отражались языки танцующего пламени, потекли слезы, она умоляюще глянула на Короналя, желая упросить его, чтоб он пощадил, не губил, но, похоже, он не услышал бы ее слов, так он был зачарован ее красотой.

— Мы могли бы быть счастливы, — внезапно произнес Корональ, встав прямо напротив Новы, разглядывая золотые волосы девушки, ее белоснежное личико, покрасневшие губы. — Могли бы любить друг друга, ни о чем не думая… и обо всем позабыв.

— Но для этого, — с трудом сдерживая рыдания, печально ответила Нова, — я должна была бы забыть о чести и принадлежать вам, как наложница, как сотни женщин до меня и столько же — после меня? Признать свою роль покорной игрушки?

Корональ нахмурил темные брови над яростными синими глазами.

— А ты настаиваешь, — отчасти насмешливо произнес он, — что ты такая одна? Единственная? Вычерпаешь меня до дна, и я никого больше не захочу и не полюблю?

— Да, — гордо ответила Нова. — Я такая одна. Вы можете ломать меня. Можете уничтожить, превратить в самое жалкое, самое уродливое и самое несчастное существо в королевстве, но вам не выбить из меня слов восхищения. И насильного наслаждения мне от вас не нужно. Я просто не познаю блаженства в ваших объятьях.

Корональ криво усмехнулся, блеснув белоснежными зубами.

— Глупая девчонка…. Ты ничего не знаешь о наслаждении. Ты его не пробовала; и противиться ему не сможешь.

— Горький яд тоже можно пить с наслаждением, — ответила Нова, — особенно если знать, что он принесет покой и умиротворение. Но он не перестанет быть ядом, отравляющим и несущим смерть.

— Невероятная строптивость, — выдохнул Корональ, чуть качая головой, глядя, как отблески пламени из камина кладут теплые блики на медово-прозрачную кожу девушки, делая ее еще прекраснее. — Высокомерие и упрямство!

— Все же, — шепнула Нова, чувствуя его близость, ощутив на своей обнаженной спине его осторожные ласковые ладони, — я была принцессой…

Вокруг них воцарилась тонкая, хрупкая тишина. Все люди вдруг куда-то делись, исчезли даже расторопные служанки, которые натянули на Нову пылающую огненную шкуру — платье. Было так тихо, что слышны были потрескивания поленьев в камине и тонкий свист пара в закипающем чайнике. Корональ и Нова стояли неподвижно, боясь вспугнуть установившееся перемирие, разглядывая друг друга, осторожно знакомясь с тем, чего не замечали друг в друге раньше — упрямство и взрывной характер, твердость и трогательно бесстрашие. И к этому надо было как-то привыкнуть, притереться, приспособиться, чтобы начать все заново, вероятно — с симпатией.