— Хм, — хмыкнул уже сам Марк, насмотревшийся в интернете и не таких мерзостей в ходе собственного полового созревания и непосредственно связанного с этим занимательным процессом непомерного подросткового любопытства, — Но ведь поддерживать семейные связи им, дядь Тим, вроде, тоже не полагается? Да ещё и с так называемыми красными. Это же считается, если я не ошибаюсь, кажется, «западло»?

— И где ты этого только мог нахвататься? — поморщился Тимофей Емельянович, бросив на Ваньку короткий осуждающий взгляд и продолжая следить за дорогой, — Ну да, есть у них такое, Ванюша. Если докажут, что вор с «красными» активно якшается, то такого сами же воры и замочат, им же даже в армии служить нельзя. Только бесполезно всё это, Ванюша! Никто ещё пока ни разу Козлодёра ни в чём подобном даже не заподозрил.

— Многое бывает в жизни в первый раз, дядь Тим! — загадочно сказал Марк, отворачиваясь к пассажирскому окну и резко меняя тему в пользу уже начатой ранее, — А что ты можешь сказать мне про реализуемый тобой ассортимент, дядь Тим? Насколько он у тебя широк?

— Ха-ха-ха! — искренне развеселился Тимофей Емельянович, — Ну ты скажешь тоже, Вань, ассортимент! Да какой же это ассортимент, так, до десятка марок джинс, несколько типов батников, три-пять наименований французских духов, какая-нибудь модная помада, тушь, несколько марок обуви и прочая мелочёвка разная по типу жвачки, сигарет и пакетов. Ну а по технике ты кое-какое представление уже имеешь, сам же переводил мне сегодня. Вот музыкой всякой, пластинками и бобинами, я опасаюсь заниматься, не разбираюсь я в этих ваших молодёжных течениях и направлениях! Взял как-то партию из сотни дисков, а они, несмотря на все заверения забугорного продавца, у нас не пошли! Разве с ними угадаешь, с этими роками и попами, что люди будут слушать завтра? Тут машина времени нужна…

— Машина времени, дядя Тима? — как-то странно глянул на него Марк, — Будет и машина времени! А по поводу ассортимента, Джинсы у тебя по два-три размера на фирму, так? То же и с батниками, обувью, марками сигарет, вкусами жвачки. Сотня позиций есть?

— Ну-у-у, около того! — удивлённо протянул фарцовщик, с уважением взглянув на Ваньку.

— Джинсы в финансовом выражении у тебя, небось, по группе «А» проходят? — продолжал напирать «товарищ маркетолог», — Ну, самый большой доход приносят? А что бы ты ещё рядом поставил по аналогичной джинсам финансовой значимости?

— Ну да, джинсы — это наше всё! — охотно признал Тимофей Емельянович, — Беру я их у брательника, а что ты хочешь, ему тоже как-то надо жить! Так вот, беру я их у него от ста до полтораста рублей, отдаю людям от двухсот до трёхсот рублей. В общем, накручиваю до ещё одной цены сверху, а иначе просто нельзя, риск уж очень большой в нашем деле, Ваня. Что рядом бы поставил? Ну тут у кого как, а у меня, например, кроссовки хорошо пошли. Ты вот сегодня поздно приехал и чеховские «Ботасы» у меня взял, а с утра я шесть пар бундесовских «Адидасов» толкнул. Слыхал про «Адидас»? Впрочем, прости, откуда ты там в своей деревне мог про «Адидас» слышать, который только-только появился у нас в Союзе. А шесть пар таких кроссовок по прибыли почти как пара американских штанов!

— Ясно, дядь Тима, я так и думал, — кивнул Марк своим мыслям, — С категорией «Б» мы с тобой без компа, гм, то есть, я хотел сказать, без калькулятора сразу не разберёмся, а потому скажи-ка мне вот что, дядь Тим. В хвостах у тебя, скорее всего, жвачка, сигареты и бабская косметика? Или я что-то пропустил?

— Да нет, Ваня, — утвердительно кивнул Тимофей Емельянович, заставив Марка невольно улыбнуться от воспоминания о неизменном ступоре впервые слышащих подобный ответ иностранцев, — Всё именно так и есть! Только я бы в эти хвосты, как ты их называешь, добавил бы носки и нижнее бельё. Но опять же, Вань, у кого-то они неплохо расходятся, а у меня вот как-то с самого начала не задалось. Убрать надо бы это всё из продажи, Ваня.

— Ни в коем случае, дядь Тим! — горячо возразил Марк, — Мы же собираемся развивать твоё дело, а не прикрывать, ведь так? А ты собственными руками хочешь избавиться от женского покупательского сегмента! Наоборот, надо расширить ассортимент женской парфюмерии и косметики в сторону более широкого набора тонов и запахов, а также чётче отслеживать малейшие колебания модных тенденций. Как только уловил падение спроса, связанное со сменой моды, тут же распродавай перестающий быть модным товар, опускаясь в цене вплоть до его себестоимости и даже ниже!

— Да как же так можно, Вань? — заволновался Тимофей Емельянович, — Каждый товар себя окупить должен, прежде всего, это закон коммерции, а иначе ты просто в трубу можешь быстро вылететь! Я, Ваня, почитай, уже лет десять в этом худо-бедно, но кручусь!

— А не надо худо-бедно крутиться, дядя Тима! — улыбнулся Марк, — Крутиться надо жирно и богато. Вот ты сколько можешь вышедший из моды тон помады продавать потому, что она просто французская? Целый год до следующего Восьмого Марта или Нового Года? А если ты скинешь её за полцены в следующее же воскресенье тому, кому этот тон на самом деле идёт? И если ты на эти же деньги закупишь более модный тон, то как быстро ты его толкнёшь? За месяц точно? А сколько в году таких месяцев, а, дядь Тим? Ну-ну-ну-у-у?!

— Приехали, Ванюша! — ошарашено выпалил Тимофей Емельянович, неожиданно ударяя по тормозам, — Это ж сколько я денег за эти годы потерял, а? Вот до чего жадность может глаза застить![i] Пошли, Ваня, мы ведь и в прямом смысле приехали. Вот мой дом!

Ванька, как и его симбионты, всего лишь неделю проживший в Новосибирске и, точно так же как и его симбионты, никогда доселе не видевший Новосибирского Академгородка, с каким-то восторженным удивлением уставился из глубины своего левого василькового глаза на буквально утопающий в зелени коттедж.

Марк, вынужденный смотреть на окружающий мир только правым васильковым глазом, попытался окинуть это чудо своим более критическим взглядом, но добился в результате только того, что от подобной десинхронизации управляемый им глаз нервно задёргался, словно новейший американский дрон, попавший под раздачу мощнейшей российской системы радиоэлектронного подавления.

— Батя у меня академиком был, царствие ему небесное, — с гордостью пояснил Тимофей Емельянович, по-своему расценивший поведение Ванькиных васильковых глаз, — Вот и оставил в наследство. Кое-кто хотел поначалу отжать хоромину после его смерти, мол, не положено, получите жильё равноценной площади и всё такое, да не тут-то было! Матушка до самого Брежнева в Москве дошла, а тот батюшку ещё с войны помнил по Малой Земле. В общем, этому кое-кому тогда крепко досталось, а нас в покое оставили.

После того как новоявленный Ванькин работодатель сам открыл ворота и заехал во двор, по-деревенски стеснительный Ванька вновь забился подальше в уютную нишу за левым глазом, предоставив Марку почётное право мучительно вспоминать правила советского этикета из немалого количества просмотренных им фильмов этой поры.

— Папа Тима, — донёсся откуда-то из глубины дома слабый девичий голосок, — Это ты?

— Я это, доча, я! — откликнулся Тимофей Емельянович, — Но я не один, Машенька, у нас сегодня очень интересный гость. Представляешь, он три языка знает и в джинсе понимает!

— Подумаешь, — пробормотал Марк, — Я ещё и вышивать могу, и на машинке… тоже…[ii]

Как бы тихо ни произнёс это Марк, но, тем не менее, Тимофей Емельянович, судя по его брошенному на Ваньку мимолётному дикому взгляду, всё-таки как-то расслышал того, но, по всей видимости, не читал известной книги Эдуарда Успенского и не смотрел снятого по ней замечательного советского мультфильма.

В отличие от заменившей ему родную дочь семнадцатилетней племянницы, кажущейся четырнадцатилетней из-за своего от природы небольшого роста и болезненной худобы, затронувшей не только тело, но и впалые щёки и резко обострившиеся скулы на её до сих пор симпатичном, несмотря на страшную болезнь, лице.

Опирающаяся о дверной косяк своей выходящей в гостиную комнаты девушка стояла в дверях и тихонечко, как, наверное, по ночам звенят только майские ландыши, смеялась невольно вырвавшейся у Ваньки шутке о его умении вышивать.