Вернувшись домой на Оушн-роуд, Андрей принял ванну, надел халат и расположился в кресле в гостиной. Включил музыкальный центр. Автомат по его команде, выбрал и поставил на проигрыватель диск. Динамики негромко щелкнули, и вдруг издалека, словно из-за горизонта, в комнату вошло дробное постукивание маленьких барабанчиков. Болеро Равеля.

Он купил этот диск на другой день после памятного для него вечера, проведенного в обществе Джен.

Закрапал дождь. Забарабанили капли по железному листу на подоконнике. Мелкие брызги бисером запорошили широкие стекла окон. Андрей включил торшер, стоявший неподалеку от молберта. Мягкий свет вырвал из мрака полотно недавно оконченной картины «Скалы Побережья при урагане». Более коротко назвать работу он не сумев. Главными на ней были скалы, море и ураган. Огромные волны, полные свирепой неукротимой силы, бились о грудь утесов, камни блестели от брызг…

А музыка все настойчивее, все решительнее вливалась в комнату.

«Мы идем, мы идем, мы уже здесь!» — пели флейты.

«Тут, мы тут», — подтверждали задорные, полные неукротимой энергии барабаны.

Расшвыривая пену, бились волны на новой картине. А написавший ее мастер даже не думал, что так же безжалостно, неукротимо врываются стихии в жизнь людей, сминают ее и влекут в неведомое свирепо и неукротимо…

29

На следующий вечер Джен улетела в Канаду. Андрей ее провожал.

Они сидели за своим столиком в «Приюте».

Оконные стекла запотели, и оттого в ресторанчике казалось необычайно уютно и сумрачно. Блестела медь и светился хрусталь на полках за стойкой бара. Пахло молотым кофе и апельсинами. Смешиваясь, запахи будили желания, тревожили память. Андрею вспомнилось, как вместе с Джен они побывали здесь в первый раз после концерта. Тогда он был насторожен и старался свое смятение скрыть подчеркнутой сдержанностью. Умным и холодным проще выглядеть, пока молчишь. Джен, наоборот, была возбужденной, то и дело задавала ему каверзные вопросы, старалась вызвать его на откровенность. Потом смеялась и заглядывала ему в глаза.

Сейчас они сидели рядом, близкие и далекие одновременно.

— Что ты так грустен, мой Художник? — спросила Джен тихо.

— Грустный? Боюсь, что нет. Просто озабоченный.

— Ты много работаешь, Чарли?

— Не знаю, наверное, нет. Просто мне не хочется тебя отпускать.

— Ты ревнуешь?

— Нет. Боюсь за тебя.

— Боишься? Чего именно?

— Не знаю.

— Раньше мне казалось, что ты не ведаешь страха. — Джен погрустнела еще заметней. — Может, я ошибалась?

— Безусловно, — ответил он. — Никто из нас хорошо не знает даже себя.

— Только не пытайся выглядеть слабее, чем ты есть.

Она положила ладонь на его руку.

— Я на самом деле такой, — ответил он упрямо.

— Раньше этого нельзя было заметить.

— Что можно было заметить раньше? — Голос его звучал твердо и с вызовом.

— Мне казалось… — Она неожиданно замялась, почувствовав, что не просто облечь в слова сокровенные мысли. — Не знаю. Давай оставим. Если можешь…

— Могу.

Андрей согласился механически, словно повторял слова давней, хорошо разученной роли. И самое удивительное: он мог предугадать, какой ответ даст Джен, какое движение сделает. Он даже мог подсказать ей реплику, когда она ее только обдумывала. Казалось, что пьеса, в которой они участвовали, была старой, а роли в ней хорошо известны обоим.

Из ресторана он отвез Джен в аэропорт. Они простились у выхода на посадку. И он остался со своими сомнениями и заботами. «Боинг», сотрясая воздух и землю могучим ревом, ушел в тучи, нависавшие над аэропортом.

Ночью Андрея разбудил телефон. Он трезвонил негромко, в то же время часто и настойчиво. Андрей протянул руку, чтобы взять трубку, она выскользнула из пальцев и упала на пол. Расстроенный, он зажег свет.

— Мистер Стоун? — Голос Янгблада звучал замогильно. — У нас несчастье…

Остатки сна развеялись мгновенно. Сердце тревожно сжалось, во рту пересохло.

— Что случилось, Майк?

Андрей задал вопрос, зная, насколько велик круг явлений, приносящих несчастье, но почему-то уже выделил из них одно и боялся услышать подтверждение своей догадке.

— Мистер Стоун… Мисс Джен… Самолет… Был взрыв…

Янгблад замолчал, не в силах произнести главное слово. Но Андрей уже знал его.

— Я понял, Майк. Я понял…

Он автоматически чуть было не сказал «спасибо», но удержался, поняв всю неуместность такого слова, и просто повесил трубку… Андрея никогда не мучило одиночество. Ему было интересно наедине с самим собой. Он занимался делом, которое любил, которое приносило радость и удовлетворение. Он не задумывался над тем, что в последнее время одной из опор его внутреннего мира стала Джен. Конечно, умом Андрей понимал бесперспективность их связи, знал об опасностях, подстерегавших их обоих на этом пути. Больше того, он втайне сомневался в том, что чувства Джен к нему так же глубоки, как его к ней. Он не был первым и безусловно не стал бы последним мужчиной в ее жизни. Это казалось естественным и не выбивалось из рамок современной морали. Однако существуют явления, которые можно осознавать, но управлять которыми велением разума очень трудно, а то и просто невозможно. К ним в первую очередь относится любовь — чувство, превозмогающее разум и волю. Далеко не каждому дано ее познать, но каждый, кто ее испытал, знает о муках любви по опыту. Попытки их подавить не приносят успеха: обжигающее душу пламя разгорается еще сильнее, терзания становятся нестерпимыми.

Победить любовь позволяет только время, когда костер свежих чувств, прогорев, начинает угасать сам. Для Андрея такое время еще не наступило. И он с болью, с неизъяснимым отчаяньем понял, что его внутренний мир обвалился, рухнул…

Андрей не мог смотреть на картины, которые создал, которые были близки ему каждым мазком. Он не мог видеть мольберт и краски и все вокруг теперь казалось ему одноцветным, серым. Самое страшное — он боялся оставаться наедине с собой. Ему не о чем было думать, его рукам нечего было делать

У ямы горя нет дна. Со стороны кажется, что человек, свалившись в нее, уже не может провалиться глубже, чем есть, но для него самого он все летит и летит, падая глубже и глубже, и кажется, горю не будет конца. Еще хуже, когда за одним несчастьем следует другое, первый удар дополняется вторым. А такое случается чаще всего. Не зря говорят в народе, что беда не приходит одна.

Земная твердь для людей — символ надежности и устойчивости. Антей касался ее и обретал неодолимую силу. Все, что построено на земле, кажется нам вечным и непоколебимым. Люди ходят по улицам городов, поднимаются на верхние этажи зданий, спускаются в шахты, туннели метро, уверенные в их прочности и безопасности. И только те, кто испытал разрушающую тряску земли, знают, сколь обманчива ее твердость, понимают, что все созданное на земной тверди руками людей — только карточные домики, которые рассыпаются, едва под ними шевельнется земля.

Андрей никогда не задумывался над тем, что возводил хитроумные сооружения на чужой земле, хотя фундаментом их всегда была земля собственная, родная. И когда она внезапно заколебалась, сотрясаемая внутренними ударами, стало рушиться все сразу.

Две недели спустя после гибели Джен на Оушн-роуд зазвонил телефон.

— Мистер Стоун? Это Джеральд Линч. Фирма «Даймс. Лаки и краски для всею мира». У меня новинки, вас не заинтересует?

Новинки, естественно, интересовали художника: Линч был представителем Центра, с которым Андрей постоянно имел контакты.

Линч явился на Оушн-роуд собственной персоной, что было вполне естественно: фирма обслуживала клиентов с доставкой товаров на дом.

Линч выглядел крепким, а если еще точнее, то просто мощным. В молодости он занимался классической борьбой, получал призы, и это оставило в его облике неизгладимый след. Линч ходил как по ковру — широко расставляя ноги и слегка растопыривая руки, словно собирался кого-то схватить и сжать в объятиях.