Идти было светло и приятно. Песочек пылил и мягко пружинил под ногами. Жестяной павильон с круглосуточными продуктами находился в конце улицы.

Вдруг в сумочке у Тани зазвонил телефон. Она вытащила мобильник. На экранчике появился незнакомый номер. «Этого еще не хватало, – подумала она. – Опять какой-то клиент, сексуально озабоченный».

В первый момент она решила нажать кнопку «отключить» – но потом что-то заставило ее снять трубку.

Кажется, это «что-то» заключалось в комбинации цифр номера: он показался ей странно знакомым, хотя Таня, убей бог, не могла вспомнить, где его видела.

– Заинька? – раздался бархатный мужской голос. – Ты работаешь?

– Да, – брякнула Таня. – Я работаю – вы отдыхаете.

Бас хохотнул.

– А ты остроумная, крошка. – Он вдруг перешел на английский. – May I fuck you? [14] – Его английский был хорош.

– If you pay money [15].

– А ты в самом деле стоишь тех денег, что просишь? – Бархатистый тут же перешел на русский.

– Попробуй, увидишь.

Отчего-то Тане доставляло удовольствие в грубом стиле кокетничать с этим типом. Или, может, дело было в ощущении, что она почему-то знает его? Точнее, не его, а… Таня не могла понять, что в собеседнике казалось ей знакомым.

– А тебя как зовут? – проворковала она.

– Василий.

– Можно называть тебя Васечкой? – спросила она, вживаясь в роль проститутки.

Она шла в сторону продуктовой палатки по забытому богом подмосковному поселку. Бабка в телогрейке и сапогах, следующая навстречу Тане, вылупилась на нее – этакую заморскую птицу в мини, воркующую по сотовому телефону.

Вася, Василий… Что-то же было, связанное с этим именем… Фамилию спрашивать ни в коем случае нельзя – насторожится. Бросит трубку…

– Васечкой называть? – хохотнул бархатистый. – Можно, только осторожно.

– Почему осторожно?

– Потому что возбудюсь, не отобьешься.

– Может, и хорошо, что не отобьюсь, – промурлыкала Татьяна.

– Слышь, а на фотках ты?

– Нет, Шарон Стоун, а ты не заметил?

– Тогда я хочу тебя.

– Хотеть не вредно.

Бабка в телогрейке, удаляющаяся в перспективу барачной улочки, пару раз оглянулась в Танину сторону, покачала сокрушенно головой: мол, какой разврат кругом!

– Приезжай ко мне, – предложил бархатистый. – Прямо сейчас.

– Я на выезде не работаю.

Почему она не положит трубку? Почему все говорит и говорит с этим «клиентом»? Понравился он ей, что ли? Глупости какие! Что же держит ее на линии?

Она пыталась припомнить что-то, связанное с этим Васечкой, – но ей никак не припоминалось.

А он был настырен:

– А где ты, крошка, работаешь?

Голос у него, конечно, красивый – да дело вовсе не в этом. Что-то еще заставляет ее держать этого мужика на привязи. Понять бы вот что.

– Все тебе расскажи, – хрипло хохотнула она.

– А ты возьми и расскажи. Я к тебе приеду.

– А я далеко.

– Далеко – это где? Диктуй адрес.

– Какой ты быстрый.

– Быстрота и натиск, как говорил Кутузов, лучшие друзья мужчины.

И тут она поняла, чем ей знаком этот человек, и у нее вдруг ослабели ноги.

– Я сейчас не могу, – лепетала Таня.

Она стояла уже у самого магазинчика.

– Почему? Месячные, что ли? – грубо хохотнул голос.

– Нет… Я… Я сейчас занята…

– С другим, что ли, трахаешься?

– Нет-нет, просто…

«Что же мне теперь делать?»

– А когда ты сможешь? – настаивал голос в трубке.

Таня всячески тянула время – непонятно для чего. Скорей всего, чтобы решиться. На что-то решиться.

– А ты на сколько времени хочешь ко мне приехать? – по-деловому спросила она телефонного Васечку. – На час, на два? Или на ночь?

Мужичонка с двумя бутылками белой под мышками вывалился из жестяного павильончика, остановился остолбенелый, услышав последние Танины слова.

– На час, – проговорил голос в трубке.

«Что же делать? Соглашаться? Назначать свидание? А как же Валера? Ведь я ему обещала!.. Надо тянуть время…»

– А какой ты секс предпочитаешь? – спросила она в телефон, отворачиваясь от мужика с бутылками и понижая голос:

– Обычный или садо-мазо?

– Зачем тебе этот пельмень! – заорал вдруг мужик с бутылками. – Пошли с нами!

– Подожди секундочку, – проворковала Таня в телефон. Прикрыла рукой мембрану, повернулась к алконавту и выдала ему такой четырехэтажный пассаж с конкретными указаниями адресов, куда тому следует отправляться, что аж сама удивилась.

– Ну, ты и шалава… – обалдело протянул мужик.

– Иди, иди, – отмахнулась от него Таня. – Не видишь, я с супругом разговариваю… Ну, как ты любишь, рыбонька? – прошептала она в трубку.

– Ну-у, это мы с тобой на месте решим, – ответил ее невидимый абонент. – А что, ты садо-мазо любишь?

– А я любой секс люблю.

Мужик с бутылками потрусил своей дорогой. На последних словах он оглянулся на Таню и восхищенно покачал головой.

– Тогда я приеду к тебе, – продолжил бархатистый в трубке. – И не сомневайся.

– Ну, приезжай. Знаешь, у тебя очень красивый голос.

– У меня не только голос, у меня все красивое, – ответил тот.

– Что ж, я проверю, – пропела она.

– Куда мне приехать?

И тут она сдалась. Сдалась – и с каким-то гибельным восторгом продиктовала ему адрес своей московской гостиницы: Большая Ордынка, дом такой-то…

– А квартира?

– Квартиру я тебе назову, когда приедешь. Ты, как к дому подойдешь, мне снизу по сотовому позвони, хорошо?

– О'кей.

– Но только приезжай часа в три ночи, ладно?

– А чего так поздно? Я сейчас хочу.

– А я сейчас на даче, но ради тебя в город вернусь.

Дождись меня, хорошо?

– Ладно, крошка. Ох, мы с тобой позабавимся.

– Смотри не обмани: я буду ждать.

Таня нажала на кнопку «отбой». Потом вызвала на экранчик номер звонившего.

Достала из сумочки список. Сверилась.

Зрительная память ее не обманула.

Василий Павлович Еремин, художник, тридцать два года.

Сын генерал-лейтенанта ФСБ Павла Павловича Еремина.

Номер двенадцатый в списке подозреваемых.

Когда Татьяна вернулась в барак, она застала следующую диспозицию: отчим в одиночестве мрачно лежал на панцирной кровати на высоко взбитых подушках и курил. За дымом уже едва различались черты его лица.

– Валерочка! Я тебе тортик купила! – провозгласила Таня с порога. Она интуитивно понимала, что самый прямой путь к ее окончательному прощению – это ухаживать и подлизываться. И не дай бог Валера догадается, что еще она задумала…

– Ленинградский тортик! Настоящий! – продолжала она бравурным тоном. – И сосисок притащила, студенческих!.. А где Паша?

– В кухне, картошку жарит.

– Дай я здесь хоть проветрю.

Таня подошла к окну, полускрытому рваной занавеской, распахнула его настежь. В сущности, это лишь немногим изменило циркуляцию воздуха в комнате, потому что одно из окон и так было напрочь разбито.

Осколки стекла болтались и дзенькали в раме.

– Я пойду на кухню, Паше помогу.

Молчание было ей ответом, но оно, это молчание, означало отнюдь не то, что Валера до сих пор сердится на нее, а скорее его погруженность в мыслительный процесс.

Татьяна вырулила из комнаты и пошлепала по коридору на кухню. В тускло освещенном коридорчике пахло кислятиной: несвежим бельем, вчерашней выпивкой, зацветшей картошкой. Из-за одной двери доносился включенный во всю мощь репродуктор: «Море, море, мир бездонный!..» Из другой пьяный голос на разные лады повторял:

– Зараза. Поняла? Ты, зараза?! Поняла, зараза?

На кухне она застала голого по пояс Павла, который крошил картошку на сковородку, полную расплавленного масла. Сковородка плевалась жиром, но Синичкину было хоть бы хны. Таня полюбовалась на его точные движения, на то, как движутся под кожей бугорки его мышц. Она подошла к нему сзади поближе, прижалась, обняла Пашу и прошептала: