Она засмеялась.

– Они меня любили – а я их всех – хрясь!

Девушка сделала короткое рубящее движение рукой и опять рассмеялась.

– Вот и тебе рассказываю… Потому что и ты…

И ты теперь молчать будешь! Навсегда заткнешься!

Холодок пробежал по Таниному телу.

Вика еще пару раз пыхнула папиросой и рассмеялась своим деревянным смехом.

Таня поймала ее взгляд: глаза Витольды были абсолютно пустыми, лишенными всякого человеческого выражения.

Ужас, обуявший Таню, уже исчез – человек не в состоянии испытывать панический страх слишком долго. Мозг стал мыслить очень ясно и трезво. Таня понимала: ее мучительница не остановится ни перед чем. И помочь Тане не сможет никто. Уповать ей не на кого, кроме как на самое себя. Но что может сделать она одна, прикованная к кровати, связанная по рукам и ногам?

Вика потянулась к пепельнице и загасила в ней папиросу.

– Папаня меня в двенадцать лет за границу отправил, – доверительно пояснила Татьяне сумасшедшая. – Учиться в Швейцарии, в интернате. Клево, да?

Всякие девчонки из высшего общества. Графини. Дочки нефтяных магнатов. Особы королевской крови…

Она сделала паузу, а потом вдруг злобно выкрикнула:

– Гореть им всем в аду!

Тут Таня громко простонала через платок, зажимающий ей рот:

– ALALA!..

– Чего тебе?! – недовольно повернулась к ней Вика.

Таня, как могла, показала ей мимикой лица она, дескать, больше не может – задыхается.

– Потерпишь! – пренебрежительно бросила ей мучительница.

У Тани оставался, пожалуй, только один шанс: сначала освободиться любыми правдами-не правдами от кляпа во рту, а потом уговорить, уболтать, улестить Вику – чтобы она не мучила ее, отпустила.

– Так о чем это я? – спросила себя Витольда. – Черт, засранка! Сбила меня!

И она сильно и болезненно ткнула Татьяну рукой под дых.

Из горла Таня вырвался сдавленный стон.

– Не кричи! – зло бросила ей Вика.

Мучительно наморщила лоб, а затем сказала:

– Ах, вот!.. Этот пансион'.. Там все было так круто!

Крахмальные скатерти. Семь блюд на ужин. Гольф – ненавижу я эти клюшки! Поло на лошадях. Три языка учили Вика доверительно нагнулась к Татьяне – а у той после ее удара слезы на глазах выступили – и проговорила:

– У моего отца много денег. Очень много. Хоть он и милиционер.

Потом расхохоталась и добавила:

– А может, именно потому и много, что милиционер! Как их теперь называют – оборотнями? Оборотнями в погонах?

Татьяна попыталась улыбнуться Вике заткнутым ртом. Она стала настраивать себя на волну сочувствия ей, понимания. Может, в таком случае Витольда захочет вступить с ней в диалог?

– Да ведь за деньги не все купишь. – Вика перешла на доверительный шепот. – Дружбы, например, не купишь. Любви… Я там, в пансионе, была изгоем.

Они третировали меня, все эти девочки из высшего общества. За то, что я русская. За то, что неуклюжей была, неловкой. За то, что они по три-четыре языка знали, а я только один английский еле-еле.

«Сочувствую тебе, Вика. Понимаю», – попыталась сквозь кляп произнести Татьяна. Вышел нечленораздельный сип, а Витольда оборвала ее:

– Не стони!.. – И продолжала горячечным шепотом– У нас все хуже и хуже с этими девками отношения становились. Они подставляли меня. Гадили мне по-всякому. А потом… Однажды ночью… Эти шлюхи собрались… Впятером… Пришли ко мне в комнату.

И… И привязали к кровати… И били. А потом – они изнасиловали меня…

Вика уронила голову, а затем вдруг выкрикнула:

– «Fucken communist piglet, lick! Go, go!» [16] – И грубо расхохоталась.

"He убивай меня, Вика, пожалуйста. Спаси меня.

Я люблю тебя", – снова попыталась проговорить Таня сквозь кляп. Во рту у нее пересохло, и опять получилось одно сипение. На этот раз Витольда даже не обратила на него никакого внимания.

– Но я им отомстила потом… Отомстила… – шептала она. – У нас там девочка появилась, из Баку, и они ее тоже хотели опустить, изгоем сделать… А мы с ней объединились… И однажды ночью пришли к одной из тех – я ее про себя Принцессой называла, хотя никакая она была не принцесса, просто дочка одного английского магната – голубые глазки, белые длинные волосики до плеч, кожа на лице тонкая-тонкая…

И мы с Наирой пришли ночью к этой Принцессе, привязали ее к кровати и сделали с ней все то, что они, эти сволочи, со мной делали…

Вика тяжело задышала, глазки ее разгорелись.

– Как это было приятно, Таня! – сладострастно воскликнула она. – Как же мне было приятно!

«Отпусти! Отпусти! Отпусти меня!» – мысленно внушала ей Таня, не рискуя больше стонать. Она не сводила с нее глаз.

Витольда нагнулась над Татьяной и очень больно сжала ей грудь. Изо всех сил ущипнула ее за сосок.

Таню пронзила острая боль, и она невольно застонала. Вика тут же залепила ей пощечину:

– Молчи!!

Она вскочила и в возбуждении прошлась по комнате. Выкрикнула:

– Они выкинули меня из пансиона! Принцесса, сучка, гадина, нажаловалась на нас! И они вышвырнули нас с Наирой! Вызвали отца! «You have to be glad that we will not sue your daughter, mister Pilipchuk!» [17] И выслали меня из страны!

Витольда остановилась посреди комнаты, изо всех сил сжала кулаки – так, что ногти впились в ладони, – и выкрикнула:

– Сволочи! Сволочи! Сволочи!

«Боже мой! Какой кошмар», – подумала Таня против воли и закрыла глаза. Она устала бороться и постепенно начала погружаться в темное, тупое равнодушие.

«Нет! – остановила она себя. – Нет! Не смей! Не сдавайся!»

И, пользуясь тем, что Витольда была целиком поглощена своими собственными чувствами, она изо всех сил дернула правой, скрытой от мучительницы рукой. Потом – еще и еще раз. Вика не заметила этого, а веревка, сдерживающая Танину руку, кажется, от ее толчков изрядно ослабла.

– А в России он, папашка мой чудный, снова меня запер… – выдохнула Витольда и опять присела на кровать.

Таня перестала дергать рукой – теперь ее мучительница наверняка бы заметила эти движения, – но она чувствовала, кожей ощущала, что веревка сдерживала запястье значительно слабее.

– Частная клиника… Уколы, таблетки… Раз вдень – собеседования с лечащим врачом. «Обстановка доверия и спокойствия», – с сарказмом процитировала она кого-то. – Но я в этой обстановке доверия просто превращалась в растение!.. – выдохнула она. – В траву, в бурьян! Такое состояние возникает, когда ничего не надо. Ничего не хочется. Только есть и спать. Спать и есть. Я и спала по двадцать часов в сутки. А остальное время – ела… И никаких контактов с внешним миром. Никаких посещений.

Вика встала и потерла лоб рукой. Тон ее становился спокойным, ровным, безразличным.

– Да только Михаэль, братик мой, плевал на все эти запреты. Он ко мне по ночам приходил. Кофе мне приносил. И виски, и травку… Ми-ишенька, – ласково протянула она. – Это он посоветовал прикинуться, что я выздоровела. Ни с кем ни о чем не спорить. Со всем соглашаться. Быть, – она усмехнулась, – позитивной. И они меня перевели на амбулаторное лечение. Выпустили.

Витольда снова села на кровать. Потерла рукой лоб.

– Когда это было? Года два назад? Или три? Я вышла… И ходила к врачу – как часы, раз в неделю. Чтобы они ничего не заподозрили… А потом, – мечтательно проговорила она и потянулась, – я исчезла.

Она вдруг нагнулась к Тане и потрепала ее по щеке.

– Мишенька помог мне. У него много денег, у моего Михаэлечки. Он мне паспорт на чужое имя сделал. Да не один. Два, кажется. Или три? И денег давал.

И помогал квартиры снимать. И советовал: нигде на одном месте больше двух-трех месяцев не задерживаться. Вот я и путешествовала. В Москве поживу. В Самаре. Потом опять в Москве. В Питере. В Твери…

Список мест жительства Витольды совпадал с географией убийств. Таня не удивилась этому, ей только вдруг пришла в голову мысль, что, если ей суждено умереть, она хоть узнала на прощание разгадку тайны: кто убивал и почему. И кто покрывал эти убийства: отец Михаэля и Витольды. В голове вспыхнула строчка из Пашиного досье: генерал-лейтенант милиции Иннокентий Пилипчук. Заместитель министра внутренних дел.