Счастливый город за это время повидал многое. Дома, площади и улицы остались целы, но прежнего счастья и след простыл. Жизнь вносила свои коррективы так часто, что с какого-то момента на это перестали обращать внимание. И долгое время здесь ничего особенного не происходило, люди просто жили своей жизнью. Кажется, это был самый благополучный период в истории города.

В один прекрасный день счастье напомнило о себе. Один модный швейцарский архитектор решил построить на окраине города идеальную виллу. Ее заказала семейная чета, работавшая в страховой компании. Место было выбрано живописное: вершина холма, окаймленная вязами, с которой открывался вид на окрестную долину, перелесок и убегающие к горизонту холмы. На лужайке модный архитектор построил небольшой дом с бельведером /ил. 90–94/. Дом на тонких бетонных колоннах зависал в пейзаже. Сверкающий белизной, поблескивающий сплошными окнами, разрезавшими напополам фасад, – странный иноземный объект со стеклянными стенами, лестницей-улиткой и солярием на крыше. В нем никакого декора, ничего лишнего – только воздух и свет. Шкафы встроены в стены, интерьер выкрашен белым или в один-два тона. Невесомая архитектура, растворяющая в себе само пространство. Архитектура, нашедшая гармонию человека и природы.

| 90–92 | Вилла Савой. Архитектор Ле Корбюзье. 1931

Модный архитектор впоследствии стал гением социалистического строительства. Идеи, воплощенные в этой вилле на окраине счастливого города, он положил в основу первых многоэтажек, которые были прообразом серийных зданий в спальных районах. Во Франции их называют бидонвилями. Первые многоэтажки производят довольно мрачное впечатление. А эта вилла, с которой началась история идеального жилья, была настоящим социалистическим недостроем. В ней никто никогда так и не смог жить. Хозяева попытались было провести на вилле несколько дней, но отопление барахлило, из ленточных окон шел жуткий сквозняк, с чудесной крыши-бельведера-солярия текло, да еще ко всему прочему не запиралась входная дверь. Хозяева обратились было к архитектору с просьбой устранить неполадки, но тот уже был занят другим проектом счастья и отвечал на их письма неохотно, а потом и вовсе потерял интерес к этой истории, которую, как он полагал, злополучные обыватели умудрились превратить в скверный анекдот.

| 93, 94 | Вилла Савой. Архитектор Ле Корбюзье. 1931

Ведь счастье было так возможно.

Долгие годы вилла стояла бесхозная. Жители счастливого города посмеивались над этой комедией, но без энтузиазма: они и не такое на своем веку видали. Архитектурные критики прославляли смелый новаторский проект, постепенно занявший место на страницах истории современного зодчества. В один прекрасный день Министерство культуры взялось за реставрацию виллы, и теперь она достопримечательность. Наконец-то тут все работает, но жить так никто и не живет. Место слишком счастливое.

1932 году Марсель Дюшан вновь отправился в путешествие на Юрские горы – в счастливую деревню Вован. Когда Дюшан был в этих краях в первый раз с Гийомом Аполлинером и Франсисом Пикабиа, еще перед войной, он слышал рассказы о том, что где-то за перевалом есть такое глухое местечко, жители которого считают себя потомками Чингисхана. Оказалось, что легенда эта старая. В конце XIX века сюда приезжала этнографическая экспедиция из Сорбонны. Несколько фольклористов и антропологов записали много преданий и россказней о великом предке вованских крестьян. История была забавная, но откуда берутся эти небылицы – так и не ясно.

Однажды утром молодой пытливый исследователь, недавно приступивший к работе над диссертацией, подсматривая за купающимися в горном озере деревенскими девками, заметил, что у всех трех у пупа были синие родимые пятна. Научному руководителю он решил пока ничего не говорить и продолжил вести полевые наблюдения самостоятельно. Лето стояло жаркое. Девки все шли и шли окунуться в холодное озерцо. И у всех были синие родимые пятна. У одной – на бедре, у другой – на плече, у третьей – на ягодице. Научный руководитель, услышав от подопечного о странном открытии, похвалил его за наблюдательность:

– В науке это уже полдела! Наблюдательность и еще раз наблюдательность! Так написано на фасаде лаборатории академика Павлова в Колтушах /ил. 95/.

| 95 | Лаборатория, в которой проводились исследования феномена синих родимых пятен

Профессор дал задание фотографировать девок как можно четче.

Когда снимки были готовы, на мозговой штурм пригласили специалиста по истории Монголии, тоже участника экспедиции. Девки и впрямь были хороши! На монголок они, правда, совсем непохожи: ягодицы посажены недостаточно низко, хотя недурны, недурны; груди торчком, сосцы острые. А как вот эту смешливую зовут?

– Коллега, – прервал его профессор. – Вы не заметили на снимках одной интересной детали?

– Да, да, именно! Лобки…

– Коллега, обратите внимание на родимые пятна тут, тут, тут… все они синего цвета!

– Поразительно! Как вы точно подметили! Дело в том, что по монгольскому преданию, синее родимое пятно – знак Чингисхана. Монголы верят, что среди них много его потомков. И по этому знаку отличают тех, чей род восходит к великому завоевателю, который, как гласит предание, трахал все, что шевелится! – Исследователь поднял указательный палец к небу.

Материалы этой экспедиции были опубликованы в спецвыпуске «Этнографического журнала» Сорбонны. Исследователям так и не удалось найти убедительное объяснение обнаруженному феномену. Было высказано несколько противоречивых гипотез. Историей заинтересовались сюрреалисты. И вот в счастливую деревню на встречу с очевидным-невероятным отправился Марсель Дюшан.

Фасовщик парижского воздуха, наладчик алеаторических машин, мистагог, ценитель горячего задка Моны Лизы и громозека современного искусства, Дюшан как никто другой осознавал, до какой степени завиральные истории может рассказывать нам сама действительность. Он мог доподлинно засвидетельствовать, как обстоят дела в одной, отдельной взятой франко-монгольской деревне. Его друзья, сюрреалисты, тоже умели расслышать, как сама жизнь сообщает нам невероятную правду зачастую громким предательским шепотом. Вован просился в картотеку Бюро сюрреалистских исследований. Сюда достаточно было приехать и убедиться в том, что все обстоит именно так. Дюшану повезло в отличие от одного его русского последователя, которому пришлось идти на ухищрения, чтобы заставить мужской церковный хор в грузинской деревеньке спеть отрывок из «Песен Мальдорора». В Воване Дюшан нашел подтверждение тому, во что верил давно: реальное столь же воображаемо, сколь объективно вымышленное, и нам остается только констатировать непреложные факты, читая безумную хронику жизни.

Так вышло, что Бургундия и Савойя неотделимы от современной Франции, хотя история этих древних могущественных королевств могла сложиться и иначе. Но произошло так, что они стали парижской вотчиной, и вот уже два столетия символы Франции для русского человека – это бургундское вино и савояр с сурком. В один комплект с ними, разумеется, входит и гасконец Д’Артаньян, и эскадрилья «Нормандия – Неман» с о чем-то поющим на крыле самолета маленьким принцем, и все прелести Лазурного берега. Бургундского у нас в Питере, кстати, почти не продают, в винных бутиках все больше бордо. Шарманщик со зверьком крупнее хомяка, но мельче кота тоже для нас как пришелец с другой планеты. Но наверно, именно потому, что и бургундское, и савояр с сурком оказались вне зоны доступа, в качестве стереотипов французского они наиболее живучи. Такая у нас самозародилась прекрасная Франция.