Марта не знала, подозревала ли об этих связях ее мать. Что касается отца, то он окончил свои дни очень странно: перенеся инсульт, лишился голоса и почти потерял контроль над левой частью тела. Но даже и в последний год жизни он умудрялся вести дела. Он разговаривал одними глазами, выражавшими безудержную ярость. «Делай, что я говорю. Не вздумай перечить».

И вот в день переезда в «Гасьенду в Хартсдейле» с отцом случился второй и последний удар, мгновенно унесший его жизнь. Такой конец вызывал у Марты уважение: интуиция подсказывала ей, что Эмир Саркис торопил приближение смерти. Его настоящая жизнь — бизнес, любовницы, азартные игры, отличная еда и дорогое вино — подошла к концу… а ни на что другое он не был согласен.

Мама относилась к жизни иначе. Когда дочери выросли, круг ее интересов (еще при живом муже) ограничился общением с подругами, Глэдис и Эдной. Женщины регулярно играли в бинго и маджонг, а когда Эмир уезжал, еще и обедали вместе. Теперь все осталось по-прежнему, будто муж просто уехал — навсегда. Мамины товарки, тоже вдовы семидесяти-восьмидесяти лет, несмотря на свои аккуратно уложенные голубоватые кудри, все еще оставались задушевными подругами, какими были в школьные годы. Таким образом, общение с Глэдис и Эдной стало единственным времяпрепровождением Афины Люсиль Слоун.

Каждому из родителей Марты выпал свой жребий: отцу было суждено умереть, а матери — играть в бинго и посещать лекции. В сущности, судьба распорядилась разумно.

— Мамочка, — повторила Марта. — Доктор говорит, что мои яйцеклетки никуда не годятся.

— Он ошибается, — не колеблясь ответила Афина Люсиль Слоун. — Обратись к другому доктору. Дочь одной моей знакомой родила в сорок семь, причем двойню. Теперь детей вообще делают в пробирке. Я знаю тебя, ты найдешь выход из положения… И потом, если твоя сестра Дебби родила, значит, и ты сможешь. Между прочим, я произвела тебя на свет в сорок один год, еще до всяких медицинских хитростей, и, как видишь, мы обе в порядке.

— Кстати, мамочка, как ты себя чувствуешь? — заботливо спросила Марта. — Как твоя нога?

Ее мать страдала одной из форм тромбофлебита. Марта толком не понимала, в чем там дело, но знала, что это как-то связано с перегрузками во время беременности. По-видимому, неправильное распределение тяжести привело к тому, что вена на ноге была повреждена и вздулась. Навсегда.

— Когда сижу — ничего, — ответила мама.

Они поболтали еще минуту и обменялись ласковыми репликами. Закончив разговор, Марта откинулась на подушку сиденья. Мамочка всегда благотворно на нее действовала. Теперь Марта была уверена, что сможет решить свою проблему. Конечно же, она заглянула в органайзер… Возня с этими маленькими приборчиками — нечто вроде электронной мастурбации: можно удовлетворять себя хоть по двадцать раз в день.

И вот в разделе «Подруги, страдающие бесплодием» обнаружилась архиважная запись: «Хелен Фишбейн». Знакомая. С помощью Марты Хелен Фишбейн присоединила к своей квартире соседнюю и, сломав стену, стала владелицей двенадцатикомнатных апартаментов с видом на Гудзон. А поскольку Хелен Фишбейн последние двадцать лет жила надеждой как-нибудь куда-нибудь пробиться, прорваться, то ее благодарность вряд ли заставит себя ждать.

Образ Хелен — вечно спешащей востроносой блондинки в спортивных туфлях — возник перед Мартой как олицетворение возможности. Ведь Хелен не только сделала невероятно удачную подтяжку, но еще и добилась того, что ее яйцеклетки были имплантированы суррогатной матери. Произошло это не далее как в прошлом январе.

Как могла Марта забыть об этом способе — внедрение зиготы в чужую матку? Теперь эта Хелен Фишбейн выглядит как восемнадцатилетняя девчонка и носится по Центральному парку с коляской, в которой лежат близнецы, похожие на нее и обладающие ее интеллектом, но выношенные — за несусветную сумму денег — в утробе гватемальской уборщицы. Интересно, за сколько миллионов песет? Собьешься со счета. Но факт остается фактом: зародыш из собственной яйцеклетки Хелен Фишбейн выношен гватемалкой.

Спасибо тебе, Господи. Вспомнив эту историю, Марта почувствовала, что еще не все потеряно, и заметно повеселела. Можно, можно найти выход из положения, если исследовать все возможности и не выпускать процесс из-под контроля. Интересно, нельзя ли обратиться к той же самой гватемалке? А может, она заодно будет убирать Мартину квартиру? Нет, наверное, это не лучшая мысль: беременной женщине едва ли стоит вдыхать «Доместос».

Какое удачное совпадение: стоило Марте воспрянуть духом, как пробка рассосалась. Пробравшись между другими лимузинами, Мэтт Макелрой вырулил на свободное пространство и рванул вперед, ловя зеленый свет на каждом перекрестке. Перехватив хозяйкин взгляд в зеркале, шофер одарил ее простодушной щербатой улыбкой.

«Ах ты, мой зайчик, — мысленно обратилась к нему Марта. — Так уж и быть — получишь ты свои зубы».

Она была так счастлива, что ей хотелось осыпать милостями весь мир. Марта пообещала себе, что увеличит пожертвования на благотворительность. Она и так не была скупа — более десяти процентов ее годового дохода уходило различным фондам. Марта делала пожертвования постоянно, кто бы и когда бы ее об этом ни попросил. Между тем просители словно бы не замечали ее щедрости и даже не предлагали ей сфотографироваться для прессы.

Она жертвовала гораздо, гораздо больше, чем все эти участницы благотворительных вечеров, чьи физиономии регулярно появляются в глянцевых журналах. Она была щедрее всех на свете. Какое бы заболевание вы ни назвали, Марта жертвовала на его изучение и на лечение больных. Всевозможные виды склероза. Все онкологические заболевания. Она дала кучу денег на изучение артрита, поскольку боялась его, и на борьбу с инсультом — из-за папы. Марта даже помогала одному африканскому сиротке — ну, такому, со вздувшимся животиком. Словом, она делала больше, чем кто бы то ни было. Даже эту свою шаль, роскошный шахтуш, она приобрела на вечере памяти жертв какой-то опухоли.

18.29. Слава богу, дорожное движение вошло в норму. Марта велела Мэтту миновать поток автомобилей на Пятой авеню и рвануть по тоннелю на Шестьдесят пятой улице, если он, конечно, не забит машинами.

По счастью, тоннель оказался свободен. Марта облегченно вздохнула, скользнув взглядом по шпилю декоративного замка, украшавшего городской зоопарк. Гипсовые скульптуры времен Мартиного детства — Ноев ковчег и синий кит — давным-давно исчезли. Но Марта вовсе не жалела о них: теперешняя картина ей нравилась больше.

Поистине Вест-Сайд — гениальное творение. Теперь они окажутся в Нохо через несколько минут, так что Марта все-таки успеет повидаться с Клер. Она потянулась к мобильному телефону, и тут ее осенило: надо срочно позвонить Клер. Если вдруг она еще не вышла из квартиры (квартира — это сильно сказано, на самом деле у Клер всего лишь комната), Марта может ее подбросить. Они ведь находятся всего в паре минут от дома Клер, так что все складывается как нельзя лучше.

Пока Марта набирала номер, «линкольн» мчался в сторону Пятьдесят шестой улицы. В трубке зазвучали гудки. Марта явственно представила себе комнату Клер: № 312, «Тереза-хаус». Клер была последней из могикан, единственной из их компании, кто так и остался в женском общежитии. Марта вспомнила комнату Клер, с окнами, выходящими на улицу, на шумную Девятую авеню. А соседнюю комнату, № 314, как раз занимала Марта. Вид из ее окон был куда лучше.

Проносясь по Девятой авеню, Марта бросила взгляд на Пятьдесят шестую улицу и, к своему ужасу, заметила, что фасад «Тереза-хауса» закрыт лесами.

— Сверни вон туда, — приказала она Мэтту. — Я должна посмотреть…

Марта не верила своим глазам: верхние шесть этажей «Тереза-хауса» были снесены. Здание казалось обезглавленным. Три нижних этажа остались, но, по-видимому, только в качестве фундамента для некоей нелепо торчащей башни из розового кирпича. Прямо на глазах у Марты эту башню стали украшать какой-то стеклянной нашлепкой наподобие атриума. Конструкция слегка напоминала штуковину, возведенную Дональдом Трампом в восточной части Шестьдесят восьмой улицы, где долгое время находился старый детский приют. Эта башня обладала схожей фаллической энергией и была увенчана аналогичным сверкающим набалдашником.