– «Стингер» слева! – закричал командир вертолета. – Т-твою-то ма-ать!

Семиклассник Сергей Лобанов прилип к иллюминатору. Огненно-дымный шлейф, оранжевый и загогулистый, догонял их Ми-восьмой, а на земле, в месте пуска, поднимались клубы пыли, сверху походившие на облако. Ведомый вертолет ушел влево, вычерчивая лопастями пунктирный световой круг, и канул за Памирские горы.

– Уходим! Живо!

– Берегись!

Лобанов-старший, полковник и начальник заставы, рявкнул командирским голосом:

– Вверх рви, вверх!

– А я что делаю?! – огрызнулся пилот.

Сбоку просунулся штурман-оператор Федя Манюта, бледный до синевы.

– Это засада! – завопил Манюта, глаза по пять копеек. – Все, вешалка[1] нам!

– Молчать, «правак»![2] – заревел полковник.

Надрывно свиристя, «вертушка» пошла набирать высоту. Поздно!

«Стингер» угодил в правый двигатель. Гром взрыва ударил по ушам, а вертолет так подбросило, что Сергей вцепился в свой откидной стульчик, боясь вылететь вон. Чудилось ему – прямо над ним проходит железнодорожный состав, грохоча и скрежеща металлом. «Все, – мелькнула паническая мысль, – отгулял я свои каникулы!» Приложив усилие, он оторвался от иллюминатора и глянул за дверь со стеклянным окошком, задернутым зеленой шторкой. Там гудел и качался грузовой отсек. У правого борта жались на жесткой скамье Искандер со смешной фамилией Тиндарид и Гефестай Ярнаев, одноклассники Сергея и наперсники детских забав. Рядом с ними, хватаясь за пульт, сидел дядька Искандера и Гефестая, борттехник Терентий Воронов. Это был немолодой жилистый мужчина с жестковатым загорелым лицом и шапкой густых седеющих волос, одетый в потертый комбез и коричневую кожанку с косыми молниями на карманах.

– Серый, надень! – Лобанов-старший сунул Лобанову-младшему шлем с ларингами и натужно пошутил: – По ТэБэ полагается!

С трудом разлепив пальцы, Сергей натянул шлем-«горшок» и сжался, оцепенело глядя на горный склон. Склон, качаясь и кренясь, надвигался титанической клюшкой. Щас как вдарит по «шайбе»…

– Пытаюсь сесть! – проскрипело в наушниках.

«Да куда ж тут садиться?!» – ужаснулся Сергей.

Скат горы от седловины шел полого, а затем резко обрывался, падая почти отвесно до самого дна долины Кала-и-Нур, километра на полтора вниз. Только по самому перегибу кручи белела тропа, расширяясь в одном месте, но и этот пятачок усыпали валуны. По тропе «в ниточку» брело человек двадцать, ведя в поводу навьюченных лошадей.

– Это банда Рахмона Наккаша! – прокричал Воронов. – Руин[3] прут, заразы!

– Держись! Вырубаю движки! А то сгорим, на хрен!

Гул стих настолько, что стал слышен рев воздуха, рассекаемого лопастями. И непрерывно звенел предупреждающий сигнал – запредельный, запрещенный режим!

Падая, вертолет за что-то задел, и его развернуло задом наперед. Машина врезалась в валуны, нечеловеческая сила подняла Сергея и выбросила через расколоченный блистер.[4] От пилотской кабины остался только пол, крышу снесло взрывом. Отвалилась хвостовая балка, грузовой отсек вывернуло, как вскрытую консервную банку. Искандер с Гефестаем удержались, а Терентия Воронова швырнуло на исковерканную грузовую створку, и он, в позе распятого, медленно съехал по ней, замирая и обмякая по-неживому. Лицо его залила кровь, она была густо-красной и блестящей.

– Дядька! – заорал Гефестай.

Перепуганного Искандера, сухого, черного, остроносого, украсил свежий шрам на левой щеке. Судорожно всхлипывая, Тиндарид подхватил запястье Воронова и стал щупать пульс.

– Дядь, ты чего?!

Заплакав, Искандер уронил дядину руку, и та упала безжизненной плетью.

Загрохотало, глуша слабые людские голоса, полыхнули клубы огня. Грузно кувыркаясь, ускакала в пропасть пылающая турбина. С шипением и треском рвался боекомплект.

Полковник Лобанов, упакованный в новенький серый горник,[5] стоял на четвереньках и ошалело мотал головой. Подняв искореженный РПК,[6] он с проклятием отбросил горячий ствол.

– Укрыться! – скомандовал Лобанов. – Где Федька?

– Ушел во мраки…[7]

– Ведомого вызывай!

– Слушаюсь, товарищ полковник, – по-уставному ответил пилот и доложил: – Не выйдет, рация вдребезги!

– А, едрить твою! Серый, пригнись и не высовывайся! Гефестай, Искандер! Это и вас тоже касается!

Сергей откатился под хлипкую защиту исковерканного борта и переполз к крутобокому валуну. Мыслей не было. Совершенно. Эмоций тоже. Даже древнейшая реакция на опасность – страх – отсутствовала напрочь. В щель между каменными глыбами Сергей разглядел «вооруженных нарушителей границы». Все они были одеты по моде «той» стороны – в короткие, до щиколоток, матерчатые штаны, в длинные незаправленные рубахи-камис. На ногах – высокие ботинки с застежками, а на головах – нуристанские шапочки поколь, похожие на береты, коричневого или табачного цвета. Банда Рахмона Наккаша… Как поспевал «за речкой на юге» урожай опийного мака, так и начиналось – со всего «Золотого полумесяца» перли в Россию наркоту, транзитом до Европы. В Колумбии были наркобароны, Рахмон Наккаш был наркохан…

Пригибаясь, поводя автоматом, по осыпи прокрался совсем молодой еще контрабандист и выпрямился, не углядев в руках «шурави»[8] оружия. Нарушитель был великолепен – одетый во все новое, в дымчатых очках, с переброшенной через плечо плоской сумкой-планшетом. Удлиненное красивое лицо, плечи развернуты, спина прямая. Он крикнул, подзывая своих, и непринужденно спустился к летунам и их пассажирам.

Командир вертолета майор Швыдкой, жгучий брюнет с хрящеватым, горбатым носом, повредил ногу и стоял, прислонясь к искореженной стойке шасси. Рядом топтался растерянный второй пилот, ушастый и светловолосый старлей Бубликов. Лобанов-отец попытался загородить собой Лобанова-сына, но Сергей воспротивился и утвердился рядом с батей, напрягая ноги, чтобы те не дрожали.

– Ну, командор, – неумеренно восхитился наккашевец в темных очках, – ну, ты и живуч! Полгода тебя выцеливал, сегодня только попал! Ну, думаю, сбил кафира![9] Нет, опять он живой!

– Кончай выеживаться, Мир-Арзал! – оборвал его полковник Лобанов. – Тебе сколько стукнуло? Небось четвертак еще не разменял? Прикажи своим людям сложить оружие, тогда я смогу гарантировать вам ваши поганенькие жизни!

Контрабандисты загоготали.

– Не наглей, командор! – выговорил, отсмеявшись, Мир-Арзал и поугрюмел. – Деньги мы тебе давали? Давали! Почему не берешь? Чтоб не мешал, говорили? Говорили! Почему мешаешь? У Рахмон-джон из-за тебя голова болит! Даврон! Шавкат! – рявкнул он, подзывая подельников.

Вперед вышел Даврон в серо-коричневой шинели, видимо снятой с мертвого сарбаза,[10] в чем уличали запятнанные дырки в полах. Лицо у Даврона было припухшим, с толстыми усами, которые, как у гайдука, спускались ниже подбородка. В руках он с усилием держал ДШК.[11] Рядом, в засмальцованной «пакистанке», встал Шавкат, нескладный, прыщавый парень с фантастическим носом, со слезящимися глазками под белесыми бровками. Он постоянно фыркал, продувая ноздри, а пальцы его ласково поглаживали курки двух автоматиков «ези».