– Нас пятеро!

Квинт пренебрежительно скривил губы.

Мир-Арзал поискал глазами подходящий предмет и приблизился к витому деревянному столбу, одному из десятка, поддерживающих шатер.

– Вот мое доказательство! – отрывисто сказал он и пушечным мае-гери[66] перерубил столб.

– Впечатляет, – покачал головой Квинт и с интересом глянул на Мир-Арзала. – Панкратион?

– Нет! Карате!

– Не слыхал…

– Ладно, – оборвал его Нигрин, – после поговорите! Как тебя называть, друг римлян?

Мир-Арзал усмехнулся.

– Зовите меня Дэвом! – сказал он и с поклоном удалился.

В теле Мир-Арзала жила великая, застарелая усталость. Рабский труд истощил его до предела, но и закалил, сделал сухим и «прочным на разрыв».

Мир-Арзал шагал к городу, грыз копченый сыр от римских щедрот, и всего его распирала злая радость, что-то внутри трепетало и сжималось в предчувствии близкого торжества.

Римская Империя в этом времени – все равно что Америка в его родном веке, – самая богатая и самая сильная страна. Надо только верно служить, урывая по кусочку от хозяйского пирога… А Гай Нигрин явно не из последних в империи! Сенатор и консуляр!

Во тьме замелькали огоньки факелов, отмечая кромку городских укреплений. Мир-Арзал замедлил шаг, молясь Аллаху, чтобы дозорные не обнаружили Даврона и компанию.

Помог Аллах, не увидела стража беглых, никого в городе не занимала мысль об имуществе Пакора… Мир-Арзал протяжно свистнул, за зубцами мелькнула тень, и вниз с шорохом упала веревка. Поднатужившись, Мир-Арзал полез вверх, цепляясь за канат. Тураб с Давроном подтаскивали его. Из последних сил Джуманиязов перевалился между зубцами, встал на карачки, поднялся и пошел, шатаясь и отдуваясь, к ступенькам, ведущим вниз со стены.

– Ну? – не выдержал Даврон.

– Я договорился!

– Ух!

– Спим до восхода солнца, делаем работу, и мы в шоколаде!

Оживленно перешептываясь, бандиты залезли на крышу ближайшего дома и обнаружили там расстеленные ковры – летом жители спали на крыше. Очень кстати! Мир-Арзал лег и моментально уснул.

Разбудила его тревога. Щемящее беспокойство проникло в сон, вытягивая рассудок в явь. Мир-Арзал резко сел и глянул на восток – неяркая серая полоска затеплилась в той стороне. Близился восход. Пора!

– Подъем! – прошипел Мир-Арзал и ногой пнул расхрапевшегося Тураба.

Бандиты заворочались, замычали, сели, протирая заспанные глаза.

– Пошли!

Отдохнувшие и посвежевшие, «дэвы» слезли с крыши и направили стопы к воротам города. Сонное царство. Парфянские воины дремали, сидя у стены и положив голову на колени.

Охраняли ворота пятеро здоровяков. Больше и не требовалось – кто войдет в запертые ворота? Вот появится брешь, тогда подтянут подкрепление.

Мир-Арзал показал знаками: Даврон слева, я справа. Шавкат с Турабом достали кривые ножи, Исмат вооружился удавкой. Пять, четыре, три, два, один…

Мир-Арзал обошел штабеля мешков с песком, уготовленных, чтоб заваливать возможный пролом в стене, и приблизился к первому воину. Воин, уперевшись локтем в колено, подпирал кулаком голову, смешно перекособочив рот. В свете коптящих факелов чудилось, что воин жует, мерно, как корова. Мир-Арзал мягко улыбнулся, аккуратно подвел руки и молниеносным движением свернул парфянину голову. Кафиром меньше, кафиром больше – Аллах простит и одарит милостью…

Еле слышный мокрый хруст донесся слева. Порядок… Шавкат зашел своему бойцу сзади, зажал ему рот и тут же резанул по горлу. Боец даже хрипнуть не успел, повалился на бок, брызгая кровью. Жертва Исмата задергалась, лягнула ногой, засипела в потугах… И обмякла.

Хищно оскалившись, Мир-Арзал подкрался к пятому, откинувшему голову на стену. Шайтан… Как неудобно сидит! Джуманиязов тихонько пошарил по хитону и нащупал подвязанный мешочек. В нем лежали две навощенные дощечки-церы и бронзовое стило. То что надо!

Мир-Арзал, не дыша, поднес стило острием к уху спящего и резким движением вонзил его, загоняя в мозг. Воин даже не дернулся – осел кулем, намочив штаны. Готов! Теперь путь к воротам преграждала одна лишь катаракта – спускаемая решетка из толстых брусьев.

Мир-Арзал с Турабом взялись за ручку подъемного колеса и повернули. Знакомая работка!

Катаракта шевельнулась, ширкнула, медленно пошла вверх, щеря заостренные концы, испачканные в глине. Подняв и закрепив решетку, Мир-Арзал вынул факел из держака и подошел к воротам. Поманил Даврона. Вдвоем они вынули из кованых ушек огромный брус-засов, едва не отдавив себе ноги. Хорошо, Тураб подоспел, уперся. Облизывая пересохшие губы, Мир-Арзал сдвинул щиток на амбразуре. Три раза поднял факел, подержал, опустил. И стал считать. Раз, два, три, четыре, пять… Досчитав до ста, «дэв» выдохнул:

– Навалились!

Все пятеро уперлись исхлестанными спинами в створку и стали толкать. От себя.

Лобанова разбудил ужасающий скрип, такой, что мурашки по коже и уши в трубочку. Сергей вскочил с топчана, ошалело мотая головой. Ошибиться было нельзя: свербящий визг и скрежет могли издавать только городские ворота, которые нарочно не смазывали – на страх врагу. Но кому могло прийти в голову открывать вход в город рано поутру?! Или дизпат решил послать конников – погулять по римским тылам? Или что?..

Путая в голове мысли, Лобанов подхватился и бросился наверх.

– Измена! – расслышал он крик Искандера.

– Заряжай! – проорал Гефестай.

– Уже! – откликнулся Эдик.

– Толкай!

Глухо простучали шатуны онагров. Лобанов вынесся на площадку и столкнулся с кушаном.

– Фромены в городе! – оскалился Гефестай.

Лобанов метнулся к щербатым зубцам и выглянул наружу. В предрассветном сумраке по тракту неслись смутные фигуры всадников на горячих конях. Они скакали молча, будто продолжая сновидение, и даже топот доносился едва-едва, словно копыта били по толстому слою пыли. Или были обмотаны тряпками.

– Ах, суки! Кто ворота открыл?!

– Не знаем! – крикнул Эдик, лихорадочно натягивая перевязь меча. По ошибке он вооружился Серегиным ксифосом.

– Мне почудилось, – проговорил Искандер, надевая кольчугу, – что я видел Мир-Арзала!

– Тогда все понятно!

Лобанов кинулся к тыловому парапету и перегнулся через него. Все начало Главной улицы, от ворот и до храма Митры, было запружено всадниками. Чужими всадниками – арабами в шароварах и кожаных безрукавках, машущими кривыми мечами, волосатыми галлами в одних штанах, с блестящими, зауженными посередке спатами,[67] темнокожими нумидийцами, что гарцевали на конях и потрясали копьями. Вся эта свора грызлась с парфянами, перекрывшими улицу. Парфяне отстреливались из луков, отмахивались мечами, убивали врагов и сами падали замертво. Несколько конников, и среди них дизпат, крепили оборону, врубаясь в кучу иноземцев. Десятки саков взбирались на плоские крыши домов за дувалом, что тянулся от левой воротной башни, и оттуда разили неприятеля из луков и пращ. Но конницы ауксилариев все прибывало, и ряды защитников Антиохии, заступивших улицу, все прогибались и прогибались, раздаваясь в дугу. Арабы визжали, галлы выли «Аой!», нумидийцы молча скалились и выкатывали глаза, пугая контрастом белков на черной, словно покрытой нагаром коже.

– За мной! – грянул Гефестай и рванулся вниз.

Никого особо уговаривать не пришлось, все прекрасно понимали: если римляне одержат верх, всех защитников города ждет или смерть, или рабство.

За Гефестаем посыпались по ступеням Ширак, Фарнак, Ашкан, Дарий, Вардан… Подхватив акинак, помчался вниз Лобанов, краем глаза помечая бегущих следом Искандера с Эдиком.

Инерцией спуска их снесло и бросило в самую гущу схватки.